Э. П. Кругляков,
Сб. статей «Что же с нами происходит?»
Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1998
http://www-psb.ad-sbras.nsc.ru/10rtfw.htm

К содержанию сборника

КУБАНЬ – ФИЗТЕХ – СИБИРЬ

Сначала вообще…

Родному Физтеху пятьдесят… Для тех из нас, кто поступал на Физтех в начале пятидесятых, студенческие годы прошли в двух неказистых зданиях из красного кирпича. Непременными атрибутами нашей жизни были регулярные поездки в Москву на практику в базовые научно-исследовательские институты на допотопных поездах с медлительными паровозами и вагонами начала века.

Мне кажется, что Физтех того времени чем-то схож с Царскосельским лицеем врем`н А. С. Пушкина: та же широта образования, столь же блестящие педагоги, та же независимость суждений, которую приходилось терпеть нашим преподавателям общественных наук. Ведь мы могли позволить себе усомниться в абсолютной непогрешимости классиков марксизма-ленинизма не в общежитии в кругу друзей, а на семинарах и лекциях по общественным наукам. Понять и оценить это могут лишь те, кто пережил то время.

После нескольких лет ниспровержений и охаивания всего и вся, когда господа типа К. Борового, ухмыляясь с экрана телевизора, смели поносить систему образования нашей страны, всё стало на свои места. Сегодня любой человек, мало-мальски понимающий суть проблемы, подтвердит, что наша система образования – достояние России, предмет её гордости. Наши лучшие вузы – МГУ, МФТИ, МИФИ – известны далеко за пределами страны и по праву могут быть причислены к лучшим вузам мира. Ну, а какой из них является лучшим в нашей стране, для автора этих строк вопроса нет, это Московский физико-технический институт.

Задача Физтеха состояла в подготовке инженеров-физиков для «переднего края» физической науки и техники. Сегодня немало выпускников физтехов занимают ключевые позиции в различных областях физической науки. Немало среди них крупных математиков и механиков, химиков и биологов, выдающихся инженеров. Уже проникновение физтехов в химию и биологию требует своего осмысления. Ещё сложнее понять феномен проникновения физтехов в гуманитарную область. Тем не менее, как известно, среди выпускников Физтеха встречаются великолепные журналисты, актёры, художники, музыковеды. Физтехи проникли в политику. Среди них есть даже послы. Так что сравнение Физтеха с Царскосельским лицеем возникает отнюдь не от желания сделать приятное юбиляру и его питомцам. Приведённый перечень профессий выпускников МФТИ говорит как о широте образования, так и о той неповторимой атмосфере, в которой нам посчастливилось «вариться».

Конечно, в том, что выпускники Физтеха, получив специальность «инженер-физик», работают затем на совершенно другом поприще, можно усмотреть и нечто негативное. Но то положительное, что даёт система обучения на Фихтехе, конечно, подавляет все минусы. В последние годы физтехам пришлось осваивать совершенно новое поле деятельности.

Приведём выдержку из доклада первого заместителя министра науки и технической политики РФ А. Фонотова на Международном конгрессе «Образование и наука на пороге третьего тысячелетия» (Новосибирск, 4 – 9 сентября 1995 г.). «Обращает на себя внимание то, что выпускники-физики во многих случаях достигают значительных успехов в бизнесе, в управленческих структурах. Вот несколько примеров, касающихся выпускников Московского физико-технического института. 56 человек являются президентами, генеральными директорами или заместителями в известных компаниях, а также в банках и фондах. Десять человек занимают крупные государственные должности в аппаратах Президента, Правительства, парламента и других структурах. Выпускники МФТИ основали несколько банков, среди которых «Универсалбанк», входящий в первую десятку. Такая известная фирма, как «Микродин», тоже физтеховская. Масштаб её деятельности виден уже из того, что она владеет контрольным пакетом акций завода ЗИЛ. Таким образом, можно заключить, что физическое образование, приобщающее студентов к точным системным методам работы, оказывается полезным во многих «сферах деятельности».

Из сказанного следует, что система подготовки в МФТИ действительно уникальна и позволяет выпускникам Физтеха адаптироваться в любых жизненных ситуациях. А вот можно ли эти принципы подготовки положить на бумагу в виде рекомендаций с тем, чтобы на их основе готовить специалистов в других вузах? Конечно, несколько основных принципов, упомянутых выше, записать можно. Но как создать атмосферу всеобщего братства и пылкой влюбленности каждого студента в родной институт?

Мне почему-то кажется, что если каждый из авторов данной книги достанет из кладовой своей памяти несколько штрихов, имеющих отношение к МФТИ, то вся эта палитра рассказов позволит постороннему читателю представить себе, кто такие физтехи, что такое Физтех и осмыслить самое главное: дух Физтеха.

А теперь в частности…

Это кажется невероятным, но моя будущая профессия определилась, когда я учился во втором классе. Было это в небольшом армянском городке Кировакане, куда мы эвакуировались из Краснодара за три дня до прихода фашистов. Я очень любил читать, но книг было мало, поэтому я читал всё, что попадалось под руку. Как-то мне попалась книга (ни автора, ни названия не помню) о сэре Гемфри Дэви и его помощнике Майкле Фарадее. Решение созрело немедленно. Я должен стать учёным, причём, физиком. Правда, я не знал, как это сделать.

Прошли годы. Я снова в Краснодаре. Перед десятым классом начинаю подумывать о физфаке МГУ. В это время какими-то неведомыми путями доходит до меня информация о существовании физико-технического факультета МГУ, который как раз в этот момент стал отдельным институтом. Что же выбрать? МГУ или МФТИ?

В те годы медалисты получили важную привилегию. В любой вуз страны они принимались без экзаменов, но как выяснилось, в любой, кроме МФТИ. Что же касается Физтеха, то медалисты сдавали здесь 5 экзаменов, немедалисты – 9. Так куда же пойти? На физфак без экзаменов или на Физтех? Вопрос о том, что впереди ещё год учёбы и что медаль может ускользнуть, передо мной не стоял: должна быть и притом золотая! Нет-нет, это не было бахвальством. Это была уверенность в себе, близкая к самоуверенности, свойственной практически каждому физтеху.

Решено! Поступаю на Физтех! Честно говоря, некоторые сомнения были. Попаду или нет? В параллельном классе нашлось ещё два «сумасшедших» (Леонид Карчевский и Станислав Похожаев). Решили готовиться вместе. Готовились серьёзно, зато все трое поступили. Правда, на выпускных экзаменах в школе с С. Похожаевым казус случился: получил он по математике четвёрку. Не по этой ли причине много лет спустя после окончания МФТИ, в 1984 году Станислав Иванович Похожаев избран членом-корреспондентом АН СССР… по отделению математики?

Итак, мы студенты Физтеха. Первые впечатления – самые сильные. Хорошо помню, что нагрузка была просто чудовищной. Не все её выдерживали… После школы, где приготовление уроков занимало 10 – 20 минут и была масса свободного времени, я чувствовал себя явно не в своей тарелке и едва-едва держался на плаву. Теперь большая часть времени уходила на лекции и занятия в аудиториях. Для домашней подготовки времени катастрофически не хватало. К тому же легкость школьной жизни начисто лишила меня таких качеств как усидчивость и работоспособность. С огромнейшим трудом их пришлось вырабатывать уже в процессе учёбы. Зато теперь (спасибо Физтеху!) могу выдерживать любые перегрузки.

Как бы ни тяжела была учёба, я и мои соседи по комнате немало ночей провели в Москве у Большого театра. В то время можно было приобрести по два билета на любой спектакль на десять дней вперёд, простояв ночь у касс Большого. Просмотрели мы и прослушали всех корифеев того времени. Впрочем, не только корифеев. До сих пор помню молоденькую Ирину Архипову в «Аиде»…

Были и у нас свои вокальные знаменитости. В той же комнате что и я жил Лев Кулевский, хорошо известный физтехам нашего времени по выступлениям на вечерах художественной самодеятельности. У Льва был чудесный мощный бас, который мы всегда с наслаждением слушали. Однажды (если не ошибаюсь, в 1955 году) Лев вместе с нашим однокурсником Борисом Дюбуа оказался в Москве рядом с Консерваторией. Борис-то и затащил Льва сначала в здание, а затем в одну из аудиторий, где шли занятия, и потребовал прослушивания. Робкие возражения старушек о том, что экзамены давно закончились и что вам нужно прийти на следующий год, успеха не имели. Борис был неумолим. Старушки капитулировали. Лев запел «Утёс». Одна из старушек покинула аудиторию и вернулась с деканом. Он мгновенно оценил незаурядные данные Льва и предложил… переводиться в Консерваторию немедленно.

Собрались мы на совет и после жарких дискуссий постановили то самое, что у нас в песне на мотив «Дубинушки» пели:

Сегодня Лев Александрович Кулевский – доктор физико-математических наук, лауреат Государственной премии СССР, но всё же мне кажется, что мы были тогда неправы.

У истоков ИЯФа

Год моего выпуска из МФТИ совпал с организацией Института ядерной физики Сибирского отделения АН СССР. Формирование его происходило в Москве на базе лаборатории новых методов ускорения Института атомной энергии. В феврале 1958 года в числе восьми весьма уверенных в себе (это самая скромная характеристика) молодых людей я был приглашен в Институт атомной энергии к Андрею Михайловичу Будкеру – директору-организатору Института ядерной физики Сибирского отделения АН СССР для собеседования. Впрочем, то, что произошло, более правильно назвать побоищем. Учиненный нам неожиданный и жестокий экзамен, в котором с атакующей стороны помимо А. М. Будкера приняли участие его заместитель А. А. Наумов и ещё два сотрудника института, начался в четыре часа дня и закончился около девяти часов вечера полным разгромом команды студентов. По причинам, которые так и остались для меня загадкой, в Институт ядерной физики был зачислен лишь я. Сегодня среди семерых отвергнутых – один член-корреспондент РАН, по крайней мере, четыре доктора физико-математических наук. Впоследствии я напомнил Андрею Михайловичу эту историю с экзаменом, убеждая его в том, что он был неправ. Он даже согласился, но заметил, что когда формируется команда, лучше упустить сильного, чем взять слабого.

В апреле 1958 года в должности старшего лаборанта я начал работать в институте А. М. Будкера. Первые два года мы размещались на территории Института атомной энергии. Начинал я под присмотром Анатолия Михайловича Стефановского – физтеха из более ранних выпусков. Занимался он тогда проблемой ускорения электронов из плазмы. С виду дело очень простое: если в тороиде с плазмой быстро создать вихревое электрическое поле, электроны будут уходить в «просвист», т. е. ускоряться без столкновений. Так, в принципе, можно ускорять многокилоамперные токи до высоких энергий. Но только в принципе. Через очень короткий промежуток времени ускорение прекращалось. Ток ускоренных электронов исчезал. Причина неудач стала понятна много лет спустя. Дело, которое мне было поручено (одна из версий получения убегающих электронов), оказалось для меня совершенно новым и незнакомым, начиная от довольно необычного способа создания плазмы в торе и кончая регистрацией однократных электрических сигналов с высоким для того времени разрешением. Всё это пришлось осваивать практически с нуля, но база, заложенная за годы учебы на Физтехе, позволила справиться с этими премудростями. Иногда освоение нового принимало довольно экзотические формы.

Как-то весной 1959 года наши лаборанты под влиянием одного энтузиаста соорудили большой аквариум. В нём появились разнообразные рыбки. Вскоре после этого события А. М. Будкер привёл к нам академика М. А. Лаврентьева – Председателя Сибирского отделения АН СССР. Увидев аквариум, Андрей Михайлович, обращаясь к нам, молодым физикам, воскликнул: «Вы же теперь топологию полей сможете изучать прямо в аквариуме!» А М. А. Лаврентьеву Будкер пояснил: «Если в аквариум опустить электроды и создать между ними разность потенциалов, рыбки обязательно сориентируются поперек электрического поля, чтобы на них падало минимальное напряжение». В тот же вечер мы проверили идею на деле: ввели в аквариум электроды, подали напряжение. Рыбки, действительно, дружно ориентировались поперек поля, но, к сожалению, не все. Мы немного переборщили…

Сибирь

8 мая 1961 года со всем семейством, состоявшим в то время из жены-москвички и полуторагодовалого сына (два года спустя состав семьи окончательно стабилизировался: у нас родился ещё один сын), я впервые оказался в Академгородке под Новосибирском.

Первые впечатления об этом удивительном творении нашей страны, созданном с подачи М. А. Лаврентьева, С. А. Христиановича и С. Л. Соболева, никогда не изгладятся в моей памяти. Конечно, было неважно с продуктами, было плохо с мебелью (да если бы и была, на какие деньги её купишь?), кое-где приходилось месить грязь (корпуса большинства институтов ещё только намечались), но все мы были молоды, были фанатиками и горели желанием работать. Как это свойственно молодости, мы быстро сходились друг с другом. У нас появились дискуссионные клубы. Хорошо помню, что мое первое выступление в клубе было посвящено не ускорителям и не физике плазмы, с которой оказалась связанной вся моя дальнейшая жизнь в институте, а свойствам сред с инверсной заселённостью, которые, как тогда говорили, обладали «отрицательной температурой». Это моё первое выступление помогло мне всерьёз познакомиться с лазерами. Помимо физиков, среди посетителей клуба были математики, химики, биологи. Это позволяло нам быть в курсе новостей в смежных науках.

Наши мэтры, сами ещё отнюдь не старики, прекрасно понимали, что недостаток, именуемый молодостью, быстро проходит. В науку нужен постоянный приток талантливой молодёжи. Уже в 1959 году в Академгородке в небольшом трехэтажном здании школьного типа открылся Новосибирский государственный университет. В подготовке учебных программ участвовало множество физтехов из различных институтов Сибирского отделения. Один из старейших сотрудников А. М. Будкера будущий академик АН СССР (выпускник Физтеха 1952 года) Борис Чириков специально переехал из Москвы в Новосибирск к открытию университета. «Одному из старейших» в то время было около тридцати. Он стал первым лектором по физике. Сегодня НГУ – один из крупнейших и одновременно один их лучших университетов России. Он не стал точной копией своего прародителя, но наиболее важные черты, отличающие Физтех от многих других вузов, университет унаследовал от МФТИ. К их числу относится обучение студентов старших курсов в базовых институтах Сибирского отделения, быстрый отклик НГУ в случае необходимости подготовки специалистов для новых развивающихся областей науки и т. д. Для успешной работы НГУ, особенно учитывая специфические условия Сибири с чрезвычайно низкой плотностью населения, потребовалось сделать ещё один важный шаг. Осенью 1961 года по инициативе М. А. Лаврентьева началось дело огромной важности. Полгода спустя о нём узнала вся страна. Каким-то чудом у меня сохранился пожелтевший от времени бланк со следующим текстом:

«Академия Наук Союза Советских Социалистических Республик Сибирское Отделение

Участнику I тура Всесибирской физико-математической олимпиады товарищу…»

Далее шёл текст, объяснявший участникам олимпиады, допущенным ко II туру, условия конкурса. Кончалось письмо так: «Победители II тура будут приглашены на 45 дней в летнюю школу в Академгородке под Новосибирском на берегу Обского моря».

Из всех областей Сибири и Дальнего Востока съехались в Академгородок 250 ребят, прошедших жестокий конкурсный отбор. Полтора незабываемых месяца провели они в Академгородке, и уже осенью 1962 года здесь открылась физико-математическая школа-интернат. Задача у этой школы была ясная: готовить будущих студентов НГУ. Впрочем, немало наших фэмэшат связало свою жизнь с московским Физтехом. Недавно физматшкола отметила свое тридцатилетие, так что поиск талантов не был показной кампанией. Главными действующими лицами – организаторами этого движения были академики М. А. Лаврентьев и А. М. Будкер, а также член-корреспондент АН СССР А. А. Ляпунов. Интересно, что Михаил Алексеевич и Андрей Михайлович были и учителями первых физтехов. Автор этих строк внёс свою скромную лепту в Первую Всесибирскую. На всех стадиях проведения олимпиады я помогал А. М. Будкеру, который был председателем оргкомитета. В летней школе мне пришлось быть завучем. Обязанностей у меня было много. С правами было похуже. В день закрытия летней школы я получил тяжелейший приступ язвы, а несколько позднее – Почетную грамоту ЦК ВЛКСМ. Сегодня, оглядываясь на прошлое, я испытываю чувство глубокого удовлетворения от своей причастности к этому великому делу. Пять бывших мальчишек – участников первой летней школы – работают в нашем Институте: четыре доктора и один кандидат физико-математических наук. Двое из них (член-корреспондент РАН В. Е. Балакин и доктор физ.-мат. наук В. В. Пархомчук) были извлечены из глубинного алтайского села. Едва ли эти ребята смогли бы стать учёными, не случись в тот год олимпиады…

В начале 60-х гг. в институте развернулись работы по физике плазмы (проблеме УТС). Очень скоро стало ясно, что эта наука остро нуждается в новых методах исследования. После переезда в Новосибирск я попал в лабораторию ещё одного физтеха первых выпусков, будущего академика Ю. Е. Нестерихина. В этой лаборатории я начал с разработки новых методов. Сначала вместе с Ю. Е. Нестерихиным занялся разработкой методов оптической интерферометрии.

Возможно, сегодня это покажется тривиальным, но не следует забывать, что на первых интерферометрах мы регистрировали интерференционную картину в белом свете, а это значит, что плечи размером в несколько метров нам приходилось выравнивать и поддерживать равными с точностью лучше одного микрона. И это при довольно высоком уровне вибраций! Потом мне пришлось создавать целый ряд лазеров (рубиновый, неодимовый, гелий-неоновый), которые использовались как источники света в интерферометрах и как приборы для определения температуры плазмы методом томсоновского рассеяния. Были и попытки (к сожалению, безрезультатные) получить гамма-кванты при взаимодействии излучения лазера с релятивистскими электронами. Напомню: всё это происходило в 1963 – 1965 гг. Андрей Михайлович Будкер, приводя к нам гостей, полушутя, полусерьёзно любил говорить, что это самые первые лазеры в Азии, Африке и Австралии. Если же говорить серьёзно, то в описываемое время лазеры в термоядерных лабораториях мира практически не применялись. Что же касается нашей страны, то во все термоядерные лаборатории СССР лазеры как реальные приборы для метода томсоновского рассеяния пришли именно из Новосибирска. В 1967 – 1968 гг. мне посчастливилось быть участником изящнейшего эксперимента, в результате которого удалось зарегистрировать изображение рассеянного плазмой лазерного излучения при пересечении лазерным пучком фронта бесстолкновительной ударной волны. Это позволило получить мгновенное распределение плотности и электронной температуры плазмы вдоль одной из координат. В США аналогичные эксперименты удалось осуществить лишь десять лет спустя. Хотел бы упомянуть ещё электронный прибор, который был создан совместно с Ю. Е. Нестерихиным в 1964 году. Это была комбинация электронно-оптического преобразователя с отклоняющими пластинами и щелевой диафрагмой, за которой располагался электронный умножитель. Прибор позволял регистрировать профили спектральных линий и наблюдать их на экране осциллографа. Прибор оказался долгожителем. Сегодня, как и 30 лет назад, он именуется ЛИ-602 (есть ещё версия ЛИ-601) и выпускается промышленностью. Он и теперь довольно успешно используется в самых разных экспериментах. Прибор, именуемый диссектором, живёт своей жизнью, и недавно мне пытались объяснить, как он работает…

В конце 1967 года Ю. Е. Нестерихин становится директором Института автоматики и электрометрии СО АН. По его приглашению я перехожу в этот институт, но менее чем через год возвращаюсь обратно: ИЯФ есть ИЯФ. Он притягивает к себе как магнит.

В 1970 году я познакомился с молодым блестящим теоретиком Дмитрием Рютовым (ныне академиком РАН) – физтехом конца 50-х – начала 60-х гг. Наше содружество началось практически сразу и продолжается до сих пор. Он был ключевым автором абсолютно новой идеи удержания плазмы (так называемое многопробочное удержание). С небольшой группой молодых физиков я занялся экспериментальной проверкой этой идеи. Работали мы практически не покидая института. Менее чем через год была построена новая, довольно сложная установка. В декабре 1972 года незадолго до Нового годы мы послали в «Письма в ЖЭТФ» статью с первыми экспериментальными результатами, подтверждающими справедливость концепции многопробочного удержания. В итоге мы опередили группу А. Лихтенберга (США) дней на десять. Но все же опередили! Как не раз любил повторять Андрей Михайлович, в науке не бывает второго места… Несколько лет ушло на тщательное изучение физики продольного удержания, пока не появилась достаточная ясность. Существовала также проблема поперечного удержания. Возглавляемые Д. Д. Рютовым теоретики проделали компьютерные расчёты схемы «стеночного удержания». Результат получился обнадёживающим, однако для его экспериментальной проверки требовалась техника, которой в то время ещё не было. В течении 70-х гг. в Институте начала бурно развиваться физика и техника генерации сильноточных релятивистских электронных пучков для нагрева плазмы. Благодаря работам Ю. Е. Нестерихина по созданию водяных конденсаторов, мы знали, что использование воды в качестве высоковольтной изоляции позволяет создать мощные и компактные системы для ускорения электронов. Но хотелось ещё большего. Вместе с двумя коллегами я занялся выяснением вопроса о предельной электрической прочности воды. В этих экспериментах удалось поднять прочность воды более чем в 4 раза. Предельная напряженность была увеличена до 1,2 МВ/см. Попутно удалось навести порядок с постоянной Керра воды.

Около двадцати лет продолжаются в Институте эксперименты по взаимодействию релятивистских электронных пучков с плазмой. Когда техника РЭП только начиналась, мы располагали пучками с энергией около 100 Джоулей. Сегодня этот уровень вырос до 300 тысяч Джоулей. В 1996 году, по-видимому, наконец появится возможность приступить к экспериментам по «стеночному удержанию».

За последние годы удалось развить несколько чрезвычайно тонких методик. С их помощью мы значительно продвинулись в понимании механизма нагрева плазмы за счёт возбуждения сильной ленгмюровской турбулентности при инжекции РЭП. Анализируя эти эксперименты сегодня, отдыхаешь душой. Иногда вспоминаются первые неудачные опыты по ускорению убегающих электронов из плазмы. Вот бы теперь этим заняться с сегодняшним уровнем понимания физики плазмы. Но нет! Сегодня у меня другие заботы. Около десяти лет назад Д. Д. Рютовым с сотрудниками была предложена ещё одна схема удержания плазмы – так называемая газодинамическая ловушка. Оказалось, что на этой основе может быть построен мощный экономичный источник термоядерных нейтронов. Существенно, что плазма в ловушке не должна нагреваться до термоядерных температур. Нейтроны образуются за счёт популяции «плещущихся» ионов дейтерия и трития, возникающей в ловушке при косой инжекции быстрых атомов дейтерия и трития. Мощные потоки нейтронов (речь идёт о потоках в 2 – 4 МВт/м² ) сегодня остро необходимы для решения задач термоядерного материаловедения. Но не только. Как показывают расчёты, на основе подобного генератора нейтронов может быть осуществлен взрывобезопасный и абсолютно «дуракоустойчивый» подкритический ядерный реактор для АЭС, может быть реализована схема «дожигания» радиоактивных отходов и т. д. Потенциально все это может быть осуществлено. Но прежде нужно создать полномасштабную модель такого генератора, разумеется, без трития (так называемый водородный прототип). Сильно не повезло этой работе: более половины вложений уже сделано, но как её завершить в сегодняшних условиях? Поддержка этой работы Президентом РАН, министром по атомной энергии и министром науки фактически ничего не означает. Денег нет. Что же делать? Бросить всё? Нет. Эту работу поддерживает Институт ядерной физики. На сегодня эта поддержка позволяет, хотя и медленно, двигаться вперёд. Как такое может быть в сегодняшних условиях?

Немного истории. Области науки, которыми занимается Институт ядерной физики, всегда были дорогостоящими. Денег не хватало и раньше. В 1967 году А. М. Будкер добился специального решения Правительства, по которому институт получил разрешение продавать «отходы» своей научной деятельности по рыночным ценам, а полученные средства пускать на развитие науки. Тогда научное начальство весьма неодобрительно отзывалось о нашей деятельности. Даже капиталистами называли. Мы устояли. Теперь о нас говорят как об островке социализма в мире капитализма. Но институт не изменился.

Это окружающий нас мир разительно изменился. Накопленный нами опыт рыночных отношений позволяет институту в это бурное время устойчиво держаться на плаву. Мы ещё раз устояли сегодня, когда каждый, кто может, начинает тащить одеяло на себя, когда кажется таким естественным присваивать львиную долю заработанных средств лаборатории, сектору, группе, наконец, себе лично. Наверно, так и нужно действовать, если жить только сегодняшним днём. Ну, а если думать о будущем, стратегия должна быть другой. В Институте ядерной физики до сих пор все средства поступают в общий котёл, а Ученый совет решает, как ими распорядиться. Коллективный разум Учёного совета позволяет поддерживать направления, не приносящие сиюминутной выгоды. Иными словами, нам хватает ума не зарезать курицу, которая со временем начнёт нести золотые яйца.

В состав Учёного Совета входят семь физтехов (среди них пять членов РАН), семь выпускников МГУ (из них два члена РАН) и несколько выпускников Новосибирского электротехнического института (все они выпускники физико-технического факультета, созданного по инициативе ИЯФ и функционирующего по принципам московского Физтеха). Вот этот-то демократически избираемый научными сотрудниками совет и определяет научную политику института. Сегодня из шестисот научных сотрудников большинство – выпускники НГУ и НЭТИ. В годы своего становления институт ориентировался на Московский университет. Среди наших «старослужащих» наберётся около пятидесяти выпускников МГУ. Что же касается физтехов, то за всю историю института в нём работало восемнадцать человек. Среди них пятеро стали академиками, четверо – членами-корреспондентами Российской Академии наук; пятнадцать человек имеют степень доктора, двое – кандидаты физико-математических наук (один совсем молодой человек). Трое из этой группы стали директорами институтов, один длительное время был ректором НГУ. Сегодня в институте одиннадцать физтехов. Ещё четверо работают в других институтах, троих уже нет с нами… Я не очень хорошо знаком со статистикой по другим институтам Академгородка. Но даже беглого взгляда достаточно, чтобы заметить, что физтехи занимают ключевые позиции, по крайней мере, в десятке институтов, что три института возглавляются сегодня физтехами, ставшими академиками РАН. Самый «богатый» на физтехов в Академгородке институт – это Институт гидродинамики. Их здесь несколько десятков. Большинство лабораторий возглавляются физтехами. Во главе института также физтех – академик РАН В. М. Титов. Четверо его сотрудников-физтехов (и только физтехов!) избраны членами РАН.

Имеется не так уж много вузов, известных всему миру: Оксфордский и Кембриджский университеты (Англия), Эколь Политехник (Франция), Массачусетский Технологический Институт (США) и некоторые другие. Физтех уступает им, но только возрастом. Нашему Физтеху всего пятьдесят…