«Вопросы истории естествознания и техники», № 2, 1988 г., стр. 36 – 44.
Авторская редакция от 08.04.2003 г. специально для сайта «Разум или вера?»

К 125-летию со дня рождения
В. И. Вернадского

В. И. Вернадский и религия

И. И. Мочалов
доктор философских наук

1

И в наше время вопрос о религиозно настроенных учёных не может считаться чисто академическим, представляющим лишь исторический интерес. Духовный мир учёного, как и всякого живущего в обществе человека, складывается под действием чрезвычайно разнородных по своему характеру обстоятельств – социальных, политических, идеологических, психологических, семейно-бытовых и т. д.; учесть многообразие их влияния, их тончайшие оттенки не представляется возможным. Однако выделить ведущее направление этого влияния и возможно, и необходимо.

В этой связи значительный интерес и актуальность могут представлять попытки показать истоки религиозных «симпатий», имеющих или имевших место у тех или иных учёных. Постановка же и решение данной задачи будут невозможны, если исследователю не удастся проникнуть в тот внутренний интимный механизм возникновения религиозных склонностей учёного, который некоторым образом связан с особенностями его психики и так или иначе отражается на его мировоззрении.

Вопрос об отношении В. И. Вернадского (1863 – 1945) к религии составляет трудность не столько логического или теоретико-познавательного, сколько психологического порядка.

Уже при первом знакомстве с размышлениями Вернадского относительно его, как он говорил, религиозного миропонимания, исследователь встречается с разительными контрастами и противоречиями. С одной стороны, Вернадский неоднократно (начиная с 80-х годов XIX в.) подчеркивал, что считает себя человеком религиозным. Но, с другой – он совмещает свою религиозность, во-первых, с отрицанием веры в бога и в потусторонние, сверхъестественные силы вообще; во-вторых, с отрицанием связанных с этой верой религиозных ритуалов; в-третьих, с отрицанием всех существующих религий в целом. «Я считаю себя глубоко религиозным человеком, – писал Вернадский. – А между тем для меня не нужна церковь и не нужна молитва. Мне не нужны слова и образы… Бог – понятие и образ, слишком полный несовершенства человеческого» [14, л. 5, 6]. «Не есть ли вся религия – недоразумение… Бог есть один из символов нашего разума» [13, л. 85, 100]. «Мне его не надо» [15, л. 7]. «Принять "откровение" не могу. Религиозные откровения – в частности христианские – кажутся мне ничтожными по сравнению с тем, что переживается во время научной работы» [16, л. 45]. «Мое отрицательное отношение распространяется на все формы живых религий» [17, л. 32]. «Слишком много в них мишуры» [18, л. 56]. «По отношению к Христу нет никаких реальных данных о его существовании. Его реальность многими сейчас отрицается – фольклор» [19, л. 14].

Итак, религиозность – без церкви, молитвы, образов, слов и понятий, в конечном счете – без бога и… без самой религии. Таковы очевидные парадоксы религиозности Вернадского. Как отмечал Ф. Энгельс в «Диалектике природы», «с богом никто не обращается хуже, чем верующие в него естествоиспытатели» [2, с. 514]. К этому можно добавить, что естествоиспытатели религиозные, но в бога не верующие, обращаются с ним еще хуже.

Вернадский как бы согласен с Энгельсом в том, что бог – «противоречив в себе самом» [1, с. 592], и это является достаточным основанием для того, чтобы решительно отвергнуть и веру в бога. Свою религиозность Вернадский совмещает, таким образом, с очевидно атеистическими тенденциями, причём последние относятся не к частным, несущественным сторонам религии, а к её сущности. «В общем сама идея божества, – пишет Вернадский, – теснейшим образом связана с существованием человечества. В этом её самое коренное противоречие. Если человек отрешится от связи божества с человечеством – божество для него исчезнет. Но гипотетическая неизбежность божества только и держится его связью с человеком (верою). Понятно поэтому, что божество переполнено антропоморфическими чертами, – и … наивны попытки "очистить" его, сделать более возвышенным. Этим путем божество исчезает. В науке давно от него отказались» [12, л. 96].

2

Истоки религиозной настроенности Вернадского уходят еще в его ранние детские годы, определяются некоторыми обстоятельствами семейного воспитания, влиянием няни, отца, некоторых товарищей детства. Впоследствии Вернадский писал об этом: «Мои религиозные воззрения в детстве развились сильным образом благодаря влиянию детской – няни, детей сторожей банка, с которыми я играл, и затем под влиянием чтения священных книг, причем особенно сильно на меня действовали тогда "Жития" и "Ветхий завет". В семье у нас царил полный религиозный индифферентизм; отец был деистом, мать была неверующая… Сильное влияние имела, должно быть, няня, человек чрезвычайно хороший и положительно умный… Я любил всегда ужасное, фантастическое; меня поражали образы "Ветхого завета", и я теперь еще помню то наслаждение, с каким я читал историю Саула и Самуила, Авессалома и Давида; мне очень часто представлялись Авель и Каин и т. д. Эти образы вызывали у меня бесконечный ряд вопросов; я верил в существование рая и задумывался, где он находится; меня интересовали вопросы: как жили Адам и Ева, на каком языке они говорили etc. Среди мальчуганов – детей сторожей, с которыми я несмотря на запрещение любил играть, я слышал также рассказы, почерпнутые из апокрифических книг… а рассказы о домовых, о чертях наполняли мою фантазию еще и еще сильнее. Я создал себе какую-то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду. Помню, как глубоко и сильно меня интересовали вопросы о том, что делается с душой после смерти, и рисовалось мне, что она долго летает вокруг тела, не может попасть туда, и ей холодно, ей страшно тяжело, она видит, как плачут, как рыдают кругом родные, как ее тело предают Земле… Я помню, как сильно на меня действовала смерть; я, казалось мне, видел этих мертвецов, мрачных, унылых, становившихся вокруг меня, и помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате: ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу, и грозит мне…» [6, л. 21 – 22].

В 1937 г., возвращаясь вновь к своим религиозным переживаниям детства и юности, Вернадский писал: «Хочется мне набросать этапы своего религиозного миропредставления… Вспомнил, что я дал при переписи ответ: "Верующий вне христианских церквей"… Мой отец и мать не оказывали никакого влияния на мою духовную мысль в этой области… Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не к церковной службе), своими разговорами поправлял мою мысль… От него я узнал мальчиком… о существовании исторической критики "Евангелия". Он особенно любил "Евангелие от Иоанна". Но едва ли признавал его подлинность. Очень любил "Страсти" и всегда бывал на этих службах, но никогда меня не брал. Кажется, в Харькове (в 1868 – 1876 гг. – И. М.)… я должен был быть на богослужениях – раз или два был… Мать… в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела. Отец говел… Мне кажется, я был на воскресной заутрене в первый раз в Париже в 1880-х годах… Мать стала верующей, когда осталась одна после выхода замуж сестер… В Харькове среди моих товарищей были сыновья священников… Хождение в церковь и интерес к "Евангелию", которое я впервые там узнал и которое мне отец давал читать, возбуждали мой интерес» [16, л. 37].

В гимназические годы (петербургский период – 1876 – 1881 гг.) Вернадский обращается к изучению истории церкви и вскоре становится признанным авторитетом в этой области. В дальнейшем на поддержание религиозных интересов и настроений Вернадского большое влияние, несомненно, оказали условия социальной среды царской России, пропитанные религиозным культом и религиозной умонастроенностью многих из окружающих его близких друзей и знакомых. Не следует забывать, что большая часть сознательной жизни Вернадского, охватывающая, что очень важно, именно тот период, когда происходит формирование мировоззрения и духовного склада личности, протекала именно в этих условиях.

3

Вместе с тем уже в годы юности рельефно проявилось критическое отношение Вернадского к религии. Оно развивается у него как под влиянием самостоятельного размышления над её содержанием, так и под воздействием личных наблюдений (и наблюдений близких ему людей) за церковными нравами.

Так, летом 1887 г. Вернадский побывал в поселке Насоново Рославльского уезда Тульской губернии, где ему пришлось познакомиться с бытом некоторых местных священников. Он подчеркивает, что уездные попы фактически выражают интересы наиболее реакционных кругов общества. «Попы, – пишет Вернадский, – растут, растёт и поповство, забирает власть и силу к великому удовольствию Победоносцевых и tutti quanti (всех прочих. – И. М.). Попы здесь играют свою роль, и их лапки становятся, по рассказам, из года в год сильнее, могучее и длиннее… Вот несколько типов (далее следует выразительное описание трех типов местных попов: пьяницы, склочника и кулака. – И. М.)» [7, л. 37].

Социальная роль религии оценивается Вернадским более чем сдержанно, а в ряде случаев и резко отрицательно. Он подвергает сомнению проповедуемую церковниками теорию «облагораживающего» влияния религии на народные массы. «Я не смотрю на народ, – пишет Вернадский, – как на зверя с дурными инстинктами, которого сдерживает от дурных поступков религия. Это очень обычное в пользу религии положение никогда не было проверено и исходит из обобщений, которые приняты быть не могут» [8, л. 23]. В конечном счете религия принижает разум, в своей основе она иррациональна. «Всякая религия рисует нам… затхлый элемент веры и авторитета» [9, л. 53]. Религия сковывает творческие возможности человека, учёного в том числе. «Христианство исключает свободу искания истины» [11, л. 107]. Религия догматична, в ней «исключается сомнение, и потому она так мертва по своим продолжительным положительным результатам» [5, л. 39]. Вернадский возражает против распространения религиозной литературы, так как она «дурно влияет на народ и вообще на людей, развивая мистицизм, развивая какое-то принижение, покорность перед своим положением "волей божьею"» [4, л. 22].

Критическое отношение Вернадского к религии приводит к тому, что с течением времени у него всё более проявляется пренебрежительное отношение к её формальной стороне. Вернадский, не будучи никогда сознательным сторонником какого-либо определенного религиозного направления, в своих воззрениях на религию эволюционирует в сторону всё более решительного отрицания значимости в человеческой жизни и в жизни общества различных религиозных культов.

4

Однако в этот ранний период жизни Вернадского (1880 – 1890-е годы) попытки отрицания им религии довольно слабы: они не вытекают ещё из внутренних закономерностей эволюции Вернадского как мыслителя, не становятся ещё его внутренней потребностью. Отрицание им религии в этот период, можно сказать, является по преимуществу метафизическим. Это пока лишь внешнее отрицание, а не внутреннее. Не случайно, что в этот период Вернадский сам себе ставит «неуд» за те попытки отрицания религии, которые им предпринимаются.

Действие приведенных выше причин религиозности Вернадского было ещё очень сильным. В одном из своих писем он признаётся: «Я не могу быть индифферентен к религии. И в самом отрицании я чувствую себя религиозным» [10, л. 4]. Поэтому критическое отношение Вернадского к религии являлось в этот период ещё весьма непоследовательным и противоречивым. Так, выступая против распространения в народе религиозной литературы, он отмечает, что в некоторых случаях религия служит своего рода «утешительницей» в нелегкой жизни трудовых людей. «Бесспорно, – писал Вернадский, – что религия иногда служит утешением в народных бедах. Жизнь большинства крайне плоха и всякая иллюзия, хотя бы несколько ее скрашивающая, должна быть ему дана. Мы не видим возможности быстрого, коренного улучшения этой жизни, и если это будет через 2 – 3 поколения, то из-за более или менее вероятной возможности улучшения через 20 – 100 лет нельзя оставлять страдать миллиарды людей. Смешно это, даже раз считаешь, что нет никакой загробной жизни» [4, л. 22].

Но в то же самое время происходит становление естественнонаучных взглядов Вернадского. И потому в мировоззрении учёного идет всё более интенсивный процесс обострения и роста противоречий между естественнонаучным материализмом, с одной стороны, и религиозно-идеалистическими элементами этого мировоззрения – с другой. Очевидно, что в пределах мировоззрения Вернадского эти противоречивые тенденции в силу своей принципиальной непримиримости разрешены быть не могли.

Но существовали ли эти ненаучные (религиозные) тенденции в рамках мировоззрения Вернадского вообще? Вопрос непростой, так как для его окончательного решения имеющихся данных недостаточно. Думается всё же, что в какой-то сравнительно короткий промежуток времени, когда Вернадский только ещё «находил себя», а его взгляды ещё прочно не устоялись, не приобрели в полной мере необходимого научного фундамента, находясь как бы в состоянии неустойчивого подвижного равновесия (скорее всего это был период середины 1880-х – начала 1890-х годов), в его мировоззрение входили ещё эти религиозно-идеалистические, ненаучные элементы. Об этом свидетельствует, например, упоминаемый в «Дневнике» спор Вернадского с Л. Н. Толстым по поводу бессмертия души, относящийся к 1893 г. [9, л. 68]. «В молодости, – писал Вернадский, – я допускал бессмертие души, но не видел места единому Богу» [13, л. 117].

Ввиду невозможности рационального разрешения этих противоречий Вернадский ищет выхода из создавшихся затруднений, пытаясь отнести религию к сфере этических проблем, т. е. перенести её из мировоззрения в ту область, которую он сам рассматривал как пограничную между разумом и чувствами сферу человеческого поведения, хотя первоначально он категорически отвергает целесообразность какой-либо связи между этикой и религией [3]. «Так называемое религиозное чувство, – писал Вернадский, – и есть сумма нравственных стремлений, которые могут облекаться в те или иные формы» [8, л. 23]. Вторая причина обращения религиозности Вернадского к этике заключалась в том, что он не находил в идеологии господствующих классов дореволюционной России ответа на постоянно волновавшие его моральные запросы. В итоге Вернадский по существу становится на точку зрения, согласно которой, говоря словами Планка, «наука нужна человеку для познания, а религия – для поведения» (цит. по [21, с. 100]).

В конечном счете противоречие между материалистическими основами и религиозными элементами своего мировоззрения Вернадский разрешает благодаря тому, что религия полностью изгоняется из его мировоззрения и доступ для неё туда оказывается навсегда закрытым. И здесь мы подходим к ответу на вопрос о том, что же в действительности представляла собой эта столь загадочная религиозность Вернадского.

5

На наш взгляд, главная особенность религиозности Вернадского заключается в том, что она находилась не в сфере его идеологии, различного рода концепций, понятий, идей и т. д., а, так сказать, этажом ниже – в области его психики, различных, часто весьма туманных переживаний и настроений, смутных образов, эмоций и т. п. По некоторым интимным записям в «Дневнике», в письмах можно явственно проследить связь религиозности Вернадского с различными эмоциональными состояниями (возникавшими иногда и при чтении религиозной литературы, например Библии).

Эту особенность своей религиозности отмечал и сам Вернадский. «Я чувствую, – писал он, – что вне рационализирования я глубоко религиозный человек (курсив наш. – И. М.)» [15, л. 7]. Вернадский отвергает обычные религиозные представления не только по причине их явно антинаучного характера, но также и потому, что они в их обычном, массовом проявлении не могут выразить всей глубины его собственных эмоциональных переживаний. «Всякое выражение божества кажется мне бледным искажением… так как оно отдаленно не выражает того, что я в глубине себя чувствую» [15, л. 7].

Осознавая свою религиозность в обобщенном виде, Вернадский, в частности, писал: «Чувство религиозное и религиозное переживание, когда оно достигнет известной высоты, несовместимо ни с каким выражением образного и рационалистического характера, которое заключает в своей основе представления или понятия, зависящие от преходящих представлений времени и места. С этой точки зрения должны быть оставлены в стороне все построения теологов, философские, религиозные концепции или создания догмы и культа любой конкретной религии. Они все могут иметь значение только иллюстрации или далекого подхода к действительному святая святых всякой религии, не выразимого в своей основе ни в словах, ни в образах, может быть глубже всего сказывающихся – во внешнем выражении – в музыке, и то только отраженно… Откровение – всякой религии – есть неизбежное ограничение, иногда чрезвычайное сужение того, что может и должно давать религиозное переживание человеческой личности» [13, л. 12].

Сущность религиозности Вернадского как некоторой эмоционально-психической настроенности можно раскрыть более конкретно: это переживание единства человека с природой, Космосом вообще, единства с живой природой в особенности, чувство космичности жизни и разума, гармонии мира и т. п., то, что А. Эйнштейн однажды назвал «космическим религиозным чувством», свойственным, по его мнению, многим «серьезным ученым» [25, с. 129]. Этим чувством и был наделен Вернадский – учёный, несомненно, в высшей степени «серьезный».

6

Возникает вопрос: можем ли мы эту эмоциональную настроенность Вернадского, свойственное ему «космическое религиозное чувство» ставить на одну доску с обыденной религиозной психологией верующих, с обыденным, массовым религиозным чувством? На наш взгляд, такое отождествление было бы глубоко ошибочно. Нельзя не видеть по крайней мере некоторых особенностей эмоционально-религиозных переживаний Вернадского, существенно отличающих их от обычного религиозного чувства.

1. Религиозные эмоции верующих в массе своей носят, как правило, конкретно-чувственный характер. Они отличаются своей образностью, наглядной представимостью и связаны с совершенно конкретными ощущениями – зрительными, слуховыми и др. Напротив, эмоционально-религиозная настроенность Вернадского носит абстрактно-чувственный характер настолько обобщенного эмоционального переживания, что из него испаряются буквально все конкретные атрибуты специфически религиозного чувства.

2. Религиозные чувства верующих направлены на объекты, реально не существующие (бог, ангелы, святые и т. п.). Напротив, эмоционально-религиозные переживания Вернадского имели своим содержанием вполне реальные объекты – Космос, жизнь, человека, разум, науку и научное творчество.

3. Религиозные чувства верующих людей сопровождают собой так называемое молитвенное, по существу иррациональное состояние личности. У Вернадского они сопровождали, напротив, вполне рациональное состояние его духа, выражали прежде всего переживание учёным своей научной мысли, процесса своего научного поиска, философских размышлений.

С религиозным в обычном понимании человеком Вернадского объединяют лишь чисто формальные моменты: как и этот религиозный человек, Вернадский переживает. Однако его переживания были столь глубоки и своеобразны, что они уже не могли спокойно уживаться «под одной крышей» вместе с узким религиозным содержанием в его прямом и непосредственном смысле.

Религиозность Вернадского – это лишь не поддающаяся адекватному словесному выражению («Мысль изреченная есть ложь», – любил повторять ученый слова Ф. И. Тютчева) и в этом смысле интуитивно-подсознательная форма выражения той постоянной внутренней настроенности, самоуглубленности, которые были столь характерны для всего его духовного облика. Её действительный смысл не может быть понят вне этого, общего психологического фона внутреннего «я» Вернадского.

Яркую картину рисует в этом отношении запись в «Дневнике» 22 июня 1923 г., вскоре после того, как Вернадский перешагнул 60-летний рубеж своей жизни [14, л. 5 – 6]:

«Вся жизнь и все наиболее большие и глубокие переживания – мгновенны и далеко не достигают хотения.

В любви, в мыслях, в успехах, в достижениях, в глубочайших переживаниях и подъемах личности – всегда, когда начинает подходить разум – чувствуешь мгновенность и недостаточность пережитого по сравнению с внутренней сущностью! То же – величайшее музыкальное произведение, художественное творение, картина природы. Это все только отдаленное эхо того, чего хочешь. И чувствуешь и в нем то же самое всегда неполное и мгновенное отражениечего-то того, к чему стремишься.

И вот, написавши эти строки, – видишь, что выразить мысль не удалось. И нет сейчас воли и умения выразить яснее.

Но можно ли выразить это образами и словами?

Страха смерти – у меня нет и никогда не было. Чувство мгновенности жизни – чувство вечности и чувство ничтожности понимания окружающего! И себя самого!

Смерть приходит всегда и окружающее полно ею. Это – неизбежное, как сама жизнь. И также бесконечное?

Я считаю себя глубоко религиозным человеком. Могу очень глубоко понимать значение, силу религиозных исканий, религиозных догматов. Великая ценность религии для меня ясна не только в том утешении в тяжестях жизни, в каком она часто оценивается. Я чувствую ее как глубочайшее проявление человеческой личности. Ни искусство, ни наука, ни философия ее не заменят, и эти человеческие переживания не касаются тех сторон, которые составляют ее удел.

А между тем для меня не нужна церковь и не нужна молитва. Мне не нужны слова и образы, которые отвечают моему религиозному чувству.

Бог – понятие и образ, слишком полный несовершенства человеческого».

7

Сказанное выше означает, что «религиозность» (здесь у нас уже есть все основания поставить это слово в кавычки) Вернадского должна пониматься с большими оговорками. «Религиозность» Вернадского носила лишь условно-символический характер, она была связана с воспоминаниями прошлого и старыми традициями, от влияния которых не бывает свободен ни один человек. Живучесть же и стойкость именно религиозных традиций общеизвестны. Стать в позу «всезнающего» критика и «громить» религиозные слабости учёного – дело самое простое, так как здесь всё кажется «ясным». Но это – ясность чистой доски, на которой ничего не написано. Гораздо труднее понять и оценить интеллектуальную силу учёного, который вопреки сильнейшим и чрезвычайно стойким религиозным традициям сумел по существу освободиться от религиозной, как он сам говорил, «мишуры» и встать на иной, противоположный религиозному путь научных исканий.

Вопрос о «религиозности» Вернадского, для того чтобы получить удовлетворительное разрешение, должен быть преобразован в качественно иной, более широкий и более фундаментальный вопрос о психологическом, эмоциональном базисе его мировоззрения. Здесь следует подчеркнуть, что, бесспорно, этот эмоциональный базис был более обширен и глубок, нежели его «религиозная» оболочка. Он мог облекаться в эту оболочку, но мог от неё и не зависеть (что случалось, в конечном счёте, гораздо чаще). В конце концов, он прорывал её узкие рамки и выходил за её пределы. Эмоциональные переживания учёного лишь по временам облекались во внешне «религиозные» феномены. Это была старая теологическая форма выражения нового психологического содержания, «традиционная» форма проявления внутренних, тесно связанных с процессом научного творчества, отношением к миру и к жизни в целом, эмоционально-личностных и одновременно эмоционально-космических переживаний, – форма, к которой Вернадский обращался, но и без которой он также превосходно обходился.

В мировоззрении Вернадского нет места богу-творцу, он его решительно отвергает, так же как он отвергает потусторонние силы вообще и разного рода, по его выражению, «нечисть». По отношению к себе у Вернадского мы не встречаем даже словосочетания «религиозная вера». Он говорит о себе не как о человеке «верующем», а как о человеке «религиозном». Вернадский делал неоднократные попытки как-то выразить словесно свои «религиозно окрашенные» эмоциональные переживания. Он называл себя пантеистом, гилозоистом и даже язычником. Но ни одно из этих понятий не могло его полностью удовлетворить, так как не выражало адекватно сущности его эмоционального отношения к себе и миру.

Поэтому нет никаких оснований для того, чтобы характеризовать мировоззрение Вернадского как якобы «религиозно-мистическое» [20, с. 568]. Ещё меньше имеется причин изображать Вернадского в роли некоего «активного» религиозного деятеля, чуть ли не «борца» за какую-то «новую» религию. Характеристики Вернадского как «фанатичного религиозника» [24, с. 187], как «богостроителя, проповедника "очищенной" и "облагороженной" религии» [26, с. 99] с действительностью не имеют ничего общего. Рассуждать подобным образом – значит часть (и к тому же не самую важную) смешивать с целым, видимость принимать за сущность.

Религиозность В. И. Вернадского отдаленно напоминает отношение к религии Аристотеля, который, как отмечают современные исследователи, хотя и был религиозен, в то же время ни в какой особой религии не нуждался [22, с. 262, 265]. По духу гораздо ближе к Вернадскому И. В. Гёте, который, как писал Энгельс, «неохотно имел дело с "богом"; от этого слова ему становилось не по себе; только человеческое было его стихией» [1, с. 594].

V. I. VERNADSKY AND RELIGION
I. I. MOCHALOV 

V. I. Vernadsky considered religion as one of the forms of reality's reflection alongside with science, philosophy and arts. But he had not belong to any particular religious trend and he had not been a religious believer. His «religiosity» was conventional, it was connected with deep emotional involvement in creative process, with feeling of his unity with universe, with living matter.