В 2002 г. вышла в свет вторая часть книги А. И. Солженицына, охватывающая период русско-еврейских взаимоотношений с февраля 1917 г. по 70‑е гг. С сожалением приходится отметить сохранение прежней тенденции автора: крайне сложная картина культурного, экономического и политического взаимодействия двух народов упрощается чуть ли не до полицейского расследования действительных и мнимых прегрешений евреев перед русским народом. Во втором томе в вину евреям вменяются: участие в октябрьском перевороте, поддержка большевиков во время гражданской войны и в последующие 20 лет, участие в карательных действиях ЧК – ГПУ – НКВД, в мерах против православного духовенства, в раскулачивании, в организации «голодомора» 30‑х гг. и т. п. «Творческий метод» автора состоит прежде всего в скрупулёзном подсчёте числа евреев в различных органах управления советским государством и в оценке их значимости. Широко применяется также произвольная выборка и компоновка в нужном для автора духе выдержек из работ других авторов (преимущественно евреев). Такой метод чрезвычайно эффективен, поскольку иные евреи куда сильнее обливают свой народ грязью, нежели иноплеменные антисемиты. Кроме того, преимущественное цитирование еврейских авторов хорошо предохраняет от обвинений в антисемитской предвзятости.

Бурному потоку обвинений предшествует небольшой раздел (сс. 5‑23), в котором автор задаётся вечными вопросами: что есть еврей? какова роль евреев в мировом историческом процессе?

В дальнейшем автор неоднократно касается некоторых других общих вопросов, таких как коллективная вина народов и их коллективная ответственность. Нам придётся проследить за ходом его рассуждений.

«ТРЕБУЕМ ПРИЗНАТЬ ЗА НАМИ ПРАВО
ИМЕТЬ СВОИХ МЕРЗАВЦЕВ»

Во введении ко второму тому А. И. Солженицын несколько неожиданно для читателя расточает евреям множество комплиментов. Он отмечает «отменную талантливость» евреев, их высокую способность к адаптации (с. 14), внутреннюю спайку, подвижность ума и доверие к разуму (с. 23), огромную роль в мировой политике и мировой культуре (с. 17). Как религиозный человек А. И. Солженицын считает евреев «избранным» народом, поскольку именно им была дарована Библия и именно среди них родился Иисус (с. 17‑18). Вслед за Э. Ренаном и другими авторами Солженицын называет евреев катализатором исторических процессов (с. 22‑23). Это свойство проявляется «в острой чуткости к струям времени», в отшатывании от всего загнившего и в защите новых, передовых идей (с. 23).

Похвалы, которыми Солженицын награждает евреев, несомненно преувеличены. Нет талантливых народов, как нет и народов бесталанных, поскольку талантливость – качество индивидуальное. Преувеличены также роль евреев в мировом хозяйстве и мировой политике. Вопроса об «избранности» еврейского народа мы касаться не будем – это дело богословов и мистиков. Другие черты, отмеченные автором, присущи отнюдь не всем евреям, не даны свыше, но выработаны веками скитаний и гонений. Те же века гонений выработали и ряд отрицательных черт, среди них – постоянная привычка оправдываться и покорно сносить унижения. «Наша привычка усердно отчитываться перед всяким сбродом принесла нам уже огромный вред и принесёт ещё больший… Мы сами приучили соседей к мысли, что за всякого проворовавшегося еврея можно тащить к ответу целый древний народ, который законодательствовал уже в те времена, когда соседи ещё и до лаптя не успели додуматься. Каждое обвинение вызывает среди нас такой переполох, что люди невольно думают: как они всего боятся! Видно, совесть нечиста!» (Жаботинский В. Вместо апологии, 1911 г.) Печальная привычка, отмеченная В. Жаботинским почти сто лет назад, увы, не исчезла до сих пор. Хуже того, в еврейской среде появились люди, готовые оправдать любые зверства (палестинский террор, гитлеровские злодеяния) мнимой виной самих евреев. Примеры подобного «самоедства» читатель легко найдёт в книге Солженицына.

Преувеличение Солженицыным интеллектуальной, финансовой и политической мощи еврейского народа несёт определённую смысловую нагрузку: оно увеличивает тяжесть последующих обвинений. Без такого преувеличения читатель мог бы и не поверить, будто евреи, составлявшие всего несколько процентов общего населения, могли принести России столько бед. Сверх того, «богоизбранность» евреев, толкуемая автором (с. 20) в соответствии с мнением ряда религиозных авторитетов как повышенная ответственность перед Богом, дополнительно отягощает еврейские «вины».

Останавливаясь в различных разделах книги на неблаговидных поступках евреев в 20‑х и 30‑х гг., автор призывает ныне живущих евреев и весь еврейский народ признать свою моральную ответственность за эти деяния: «Отвечать, как отвечаем мы за членов своей семьи. Если снять ответственность за действия своих одноплеменников, то и понятие нации вообще теряет всякий живой смысл» (с. 120). Такое понимание коллективной ответственности свойственно разве что некоторым народам Кавказа, где кровь, пролитая прадедом, взыскивается с правнука. Даже Сталин на словах признавал, что «сын за отца не отвечает», хотя, репрессируя целые народы, на деле придерживался того же взгляда, что и Солженицын. Автор на словах (с. 120) признает круговую ответственность не только еврейского, но и русского народа. Ой ли? Считает ли себя Солженицын морально ответственным за уголовные преступления сотен тысяч своих единоплеменников, сидящих ныне в русских тюрьмах? За кровавое покорение русскими Кавказа в позапрошлом веке? За истребление малых сибирских народов? За кровавые похождения Стеньки Разина, героя русских народных песен? В. Жаботинский в уже цитированной нами статье писал: «Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как имеют их и другие народы. Однако ничего, соседи живут и не стесняются».

Солженицын приводит в пример (с. 120) общепризнанную ответственность немецкого народа за зверства, совершённые нацистами в 1939‑1945 гг. Эта аналогия неверна. Злодеяния нацистов осуществлялись коллективно властью, избранной немецким народом и действовавшей от его имени, поэтому граждане Германии понесли справедливое коллективное наказание – оккупацию союзными войсками, репарации, потерю некоторых территорий. Коллективную ответственность (по меньшей мере – моральную) несём мы – бывшие граждане СССР, независимо от нашей национальности – за подавление советскими танками венгерского восстания, за удушение «Пражской весны», за подготовку террористов, за насаждение марионеточных «народно-демократических» режимов в других странах. Именно это чувство ответственности и толкнуло семерых отважных людей – русских и евреев – на Лобное место в августе 1968 года.

Напротив, еврейский народ не может и не должен нести какую-либо ответственность (сравнительно с русскими, украинцами, грузинами и т. п.) за преступления советско-коммунистической диктатуры. Конкретные евреи, независимо от их численности и от постов, которые они занимали, никогда не были на то уполномочены какими-либо еврейскими общинами; они никогда не действовали от имени еврейского народа или в его специфических интересах, но всегда – совместно с русскими, украинцами, грузинами, армянами, латышами и т. д. Всё это полностью признаёт и сам Солженицын, приводя множество фактов совместной «работы» русских и евреев в репрессивных органах и в партийном аппарате. Приводит он и факты разгрома синагог и конфискации предметов иудаистского культа евреями-большевиками, закрытия религиозных школ – ешив, преследования раввинов. Эти факты полностью опровергают концепцию Солженицына об особой моральной ответственности еврейского народа за преступления советской власти.

ПОЧЕМУ ЕВРЕИ ПОДДЕРЖИВАЛИ
СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ?

Не подлежит сомнению, что в течение почти трёх десятилетий (с 1919 до 1948 гг.) основная масса еврейского населения СССР действительно поддерживала советскую власть. Подойдём к этому явлению не с обличительно-прокурорской, а с исторической точки зрения. Первая причина лежит, что называется, на поверхности: евреи поддержали советскую власть за то, что она защитила их от погромов и дала им равноправие. А. И. Солженицын пытается оспорить этот тезис, указывая, что евреи получили равноправие ещё ранее – из рук Временного правительства. Вместе с тем он признаёт, что в 1917‑1918 гг. евреи протестовали против октябрьского переворота, доходя даже до терактов против Урицкого и Ленина и ухода в формирующуюся «белую гвардию» (сс. 112‑113, 147‑148). И лишь после массовых погромов на Украине в 1918‑1919 гг., к которым были причастны не только петлюровцы и разного рода «батьки», но и регулярные части Белой Армии (сс. 149‑155), основная масса еврейского населения твёрдо перешла на сторону большевиков. Эта тенденция укрепилась в 20‑е гг., когда всё большие массы евреев стали пользоваться благами высшего образования, куда прежде путь им был закрыт, и пополнять ряды образованного слоя общества. Упрекать их за это можно не больше, чем украинских крестьян, пришедших в Крым на землю высланных татар, или русских крестьян, получивших в 1917‑1918 гг. помещичью землю. На с. 357 А. И. Солженицын констатирует: «Обильный приток советских евреев в науку и технику в 30‑е годы дал свои плоды в годы войны. Многие евреи вложились (так у автора – Л. Ф.) в конструирование новых видов вооружения и боевой техники, в приборостроение, в авиа- танко- и судостроение, в научные исследования, в строительство и развитие промышленных предприятий». Таков, оказывается, был «вред» для России от прорыва евреев к высшему образованию!

Есть, однако, ещё один фактор, обусловивший энергичное участие многих евреев в большевистском движении. Среди евреев разных стран (включая и те, где антисемитизм отсутствовал) всегда было много приверженцев социалистических учений. Эти евреи были подлинными интернационалистами, что отмечает неоднократно и А. И. Солженицын, и другие авторы (например, Пол Джонсон, «Популярная история евреев», М. 2001, с. 510). Уже в более поздние годы многие евреи США и Западной Европы принимали активное участие в движении за освобождение колониальных народов Азии и Африки – движении, в котором явно отсутствовал какой-либо «еврейский интерес».

Даже в современном Израиле – средоточии еврейского национализма и постоянной мишени арабских террористов, не щадящих ни женщин, ни грудных младенцев, находится немало защитников «палестинского народа» (то есть, по существу, террористов).

Причину такого гипертрофированного сочувствия угнетённым (или кажущимся таковыми), от пролетариев всех стран до людоедов племени мумбо-юмбо, следует искать, очевидно, в особенностях еврейского менталитета, в глубокой национально-религиозной традиции. В отличие от других народов, склонных преувеличивать героические эпизоды своего прошлого, еврейская религиозная традиция, наоборот, подчёркивает: «рабами были мы в Египте». От этого древнего воспоминания или мифа берёт начало вековое сочувствие ко всем угнетённым и страждущим. Во времена, когда рабство считалось общепризнанным установлением, древнее иудейское законодательство, увековеченное Торой («Пятикнижие»), предписывает: «Не выдавай раба господину его, когда он спасается у тебя от господина своего. У тебя пусть живёт он, в среде твоей, на месте, которое он выберет; не притесняй его» (Второзаконие («Дварим») 23:16‑17). «Не обижай наёмника, бедного и нищего из братьев твоих или из пришельцев твоих» (там же, 24:14) И ко всему этому постоянный рефрен: «И помни, что рабом был ты в земле Египетской». Даются конкретные наказы: «Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля своего: бедному и пришельцу оставь это» (Левит (Ваикра) 23:22). «Когда обивать будешь маслину твою, то не обирай за собою оставшихся плодов; для пришельца, сироты и вдовы да будет это. Когда будешь собирать плоды в винограднике твоём, не убирай остатков за собою: для пришельца, сироты и вдовы да будет это. И помни, что рабом был ты в земле Египетской, посему я и заповедую тебе делать это» (Второзаконие («Дварим») 24:20‑22)

Эти возвышенно-наивные и одновременно житейски-конкретные заповеди, сформулированные свыше двух с половиной тысячелетий тому назад, живы по сию пору; во их исполнение в современном Израиле не убирают плоды с крайнего ряда деревьев.

Долгая история еврейского народа, исполненная трагизма, укрепляла традиционное сочувствие чужому горю, воспринимаемому как собственное. Как же было евреям не откликнуться на призыв «освобождать мировой пролетариат»?!

ВОЕННЫЕ ГОДЫ

Первая половина 40‑хх гг. прошлого века – один из кульминационных моментов мировой истории, когда решался вопрос о судьбе всего человечества. В эти военные годы были понесены колоссальные человеческие жертвы, почти полностью было истреблено европейское еврейство. В книге А. И. Солженицына этому историческому периоду посвящена отдельная глава (сс. 342‑390).

Каков был вклад советских евреев в общие военные усилия? Приводимые автором цифры (сс. 363‑364) свидетельствуют, что число воевавших евреев было пропорционально их общей численности. Это же отмечено (с. 367) при анализе национального состава двухсот стрелковых дивизий. О военной доблести евреев-фронтовиков свидетельствуют приводимые (хотя и в другой связи) данные о числе евреев, награждённых боевыми орденами, медалями и званием Героев Советского Союза (с. 357). А из воспоминаний бывших фронтовиков мы знаем множество случаев героизма евреев, которых начальство не пожелало достойно наградить. Автор приводит и некоторые конкретные примеры героизма воинов-евреев, в том числе и примеры, почерпнутые из их собственного фронтового опыта (сс. 358‑360). Немало потрудились для Победы и евреи, трудившиеся в тылу, что также признаёт автор (сс. 357‑358).

Приводя столь убедительный фактический материал, автор, казалось бы, должен констатировать лживость злобных измышлений некоторых своих соплеменников, будто большинство советских евреев в военные годы жировало в тылу вместо честного исполнения воинского долга. Не худо было бы автору покаяться за этот грех своих соплеменников, к чему он так усердно призывает евреев. Но не тут-то было!

На основании единичного высказывания некоего юноши-призывника, что «эта война – не наша», автор обвиняет неназванное множество евреев («а особенно евреев постарше и с большим жизненным опытом») в «расслабляющем чувстве двойного подданства», в «неполной заинтересованности в этой (подчёркнуто автором – Л. Ф.) стране» (сс. 368‑369). Тут же автор делает потрясающее открытие, будто «своим» эти евреи считали не существовавший в 1941 году Израиль (с. 369).

Здесь всё-ложь. Из приведённой автором цитаты («сцепились насмерть два фашистских чудовища») ясно, что колебания злополучного юноши, позже погибшего под Сталинградом, объяснялись вовсе не «двойным подданством», а пониманием фашистской сущности сталинского режима – тем пониманием, которое к автору книги (сверстнику цитируемого юноши) пришло значительно позже. Именно поэтому юноша отказался вступить в «комсомольский взвод», но отнюдь не уклонился от войны с немцами, в бою с которыми и погиб. Поклониться его памяти надо низко, а не марать его имя клеветническими домыслами! Принадлежность к еврейству была отнюдь не «расслабляющим чувством», а наоборот, существенным стимулом ненависти к гитлеризму. Эту ненависть разделяли и евреи тогдашней подмандатной Палестины, массами стремившиеся сражаться с немцами. О ненависти евреев к гитлеризму неоднократно вспоминает и сам автор, хотя и в иной связи.

«Расслабляющие чувства» испытывали в 1941 г. отнюдь не евреи, а миллионы украинских и русских крестьян, жестоко пострадавших в годы коллективизации. Эти чувства имели следствием неслыханное количество красноармейцев, сдавшихся немцам в плен и даже перешедших на их сторону (власовское движение). Как тут не вспомнить пословицу о соломинке в чужом глазу и бревне в своём!

Говоря о подвигах евреев, автор обычно разбавляет этот материал «компроматом». Так, например, в абзаце, посвящённом евреям-разведчикам, ни к селу ни к городу приводится «странная биография» некоего М. Шейнмана, политработника, попавшего в плен и неведомо как избежавшего и гибели у немцев и последующих лагерей на родине (сс. 367‑368). Евреям-партизанам автор вменяет в вину то, что они отбирали у крестьян продовольствие, одежду и обувь (с. 384), а в одном случае расстреляли литовских крестьян, ранее убивавших евреев (с. 385). Неужели автору неведомо, что продовольствие отбирали у крестьян партизаны любой национальности, поскольку иного источника снабжения у них просто не было? По поводу же эпизода с литовцами было бы справедливее осудить именно их, а не еврейских партизан.

Посадив несколько дегтярных пятен на репутацию евреев, воевавших с гитлеровцами, автор приступает к главной своей задаче – реабилитации антисемитов. Сначала он пытается доказать, будто в военные годы советская власть избирательно благоволила к евреям. С этой целью А. И. Солженицын подхватывает вымысел, пущенный в своё время советскими пропагандистами в западную печать о якобы целенаправленной эвакуации еврейского населения для его спасения от немцев (сс. 343‑344, 346‑349). Но ведь живы ещё те, кто спасался от немецкого нашествия в 1941 г., хоть и немного их осталось. И они твёрдо знают: не было этого! Могу подтвердить и личным свидетельством. Не было этого и не могло быть – не страдал товарищ Сталин приступами гуманизма! Эвакуировали не население, а предприятия (в особенности – оборонного значения) – технику и специалистов, умеющих с ней обращаться. А в том, что среди специалистов было много евреев, как и в том, что иные специалисты-неевреи уклонились от эвакуации – в этом товарищ Сталин не виноват. Большинство же еврейского населения уходило от немцев не в плановом порядке, а самочинно – кто смог и как смог. Так вот евреи «брали Ташкент», иные – в чём вышли из дома где-нибудь в Белоруссии.

Вопреки утверждениям А. И. Солженицына, в военные годы в СССР стал возникать государственный антисемитизм – следствие новой официальной идеологии. Советское политическое и военное руководство, убедившись, что население не желает воевать за коммунистические лозунги, сделало ставку на русский патриотизм. Этот подход себя оправдал, но при нём евреи неизбежно попадали в категорию сомнительных попутчиков: «Мы за Россию воюем, а им Россия, небось, чужая». Такие веяния шли не только сверху, но и снизу, где подкреплялись гитлеровской антисемитской пропагандой, как непосредственной (листовками и т. п.), так и опосредованной, через население оккупированных областей. Немалая часть этого населения либо получала материальные выгоды (квартиры, вещи) от истребления евреев, либо даже содействовала нацистским злодеяниям, и потому искала оправдания своим поступкам в мнимых грехах евреев. А. И. Солженицын с негодованием отвергает роль гитлеровской пропаганды как якобы оскорбительную для русского народа версию (с. 361), сам же народный антисемитизм мягко именует «народным впечатлением» (с. 364). Виноваты в этих «впечатлениях», разумеется, евреи – слишком, дескать, много их было среди медиков, среди военных корреспондентов (с. 365‑367) – тех, кто непосредственно не воевал на передовой; слишком много их эвакуировалось в глубокий тыл (с. 360, 370‑371) – вместо того, очевидно, чтобы покорно погибнуть в аду Катастрофы. Читать это грустно и стыдно.

Страшную историю истребления евреев немцами Солженицын описывает фрагментарно (сс. 342‑343, 373‑377, 378‑382, 385‑389) и неполно. Автор старательно затушёвывает пособничество местного населения в этом преступлении, соглашаясь признать участие в нём только западноукраинских националистов (сс. 375‑377), крымских татар (с. 377) и прибалтов (с. 373‑374). Однако уже простое сопоставление приводимой автором общей численности специальных подразделений СС и Гестапо (менее 5000), истреблявших евреев, и численности жертв (свыше 2 миллионов – см. сс. 385‑386), вдобавок рассредоточенных на огромной территории, показывает, что без массового содействия местного населения подобная операция была бы просто невозможна. И такое содействие, увы, было оказано практически на всех оккупированных советских территориях – чаще пассивное (отказ укрыть прятавшихся евреев из страха немецких репрессий); иногда – активное: донос на спрятавшихся жертв, а то и убийство их – самостоятельно или под немецким руководством.

На всех оккупированных территориях из местных жителей была набрана полиция, которая под руководством немцев осуществляла в основном «чёрную работу»: этапирование евреев в гетто, охрану гетто и последующую их ликвидацию. Эти факты были подтверждены множеством судебных процессов, сотнями документов и личных свидетельских показаний.

Да, были праведники, спасавшие евреев с риском для собственной жизни, и память о них бережно хранится в музее Катастрофы «Яд ва‑Шем» в Иерусалиме. Их были десятки, может быть – сотни. Но, увы, добровольных палачей оказалось много больше, и на них – кровь миллионов погибших. Но Солженицын, столь скрупулёзно взвешивающий все провинности евреев, на этой страшной вине множества украинцев, белорусов, русских предпочитает не останавливаться. Вместо этого он с помощью умело подобранных самобичующих высказываний некоторых израильтян (не придерёшься: так, дескать, они сами говорят) возводит на евреев новые кощунственные обвинения: «Государство Израиль приняло на себя роль апостола культа (!) Катастрофы,… собирающего с народов положенную десятину» (с. 388). И, наконец, долгожданное резюме: «Катастрофа была в значительной мере наказанием за грехи, в том числе – за грех руководства коммунистическим движением» (с. 389). После этих позорных цитат – отеческий укор: «Массе современного еврейства такое понимание (!) кажется оскорбительным и кощунственным» (с. 389).

Тут – ни прибавить, ни убавить. Уместно только напомнить, что Солженицын и в первом томе своего объёмистого сочинения также считает массовое убийство евреев немцами в Бабьем Яру… божьим наказанием за убийство Столыпина (т. 1, с. 444) – от своего лица, не прибегая к хитросплетению цитат. Так что речь идёт не о случайной оговорке, а о выношенном убеждении автора.

ЕВРЕИ В ПОСЛЕВОЕННОМ СССР

Послевоенным историческим событиям посвящены 5 глав книги. В них автор прослеживает этапы конфронтации советского режима с основной массой еврейского народа: государственный антисемитизм, разочарование в большевистской идеологии, участие евреев в диссидентском движении, возрождение сионизма в СССР и, наконец, начало массового отъезда евреев. Оценивая роль указанных событий в последующем развале СССР, автор, на мой взгляд, повторяет свою прежнюю ошибку: он безмерно преувеличивает влияние евреев на исторические судьбы России. Если в первом томе и в первых главах второго тома евреи предстают перед нами в качестве едва ли не главных виновников крушения дореволюционной России, то теперь им отводится аналогичная роль в крушении СССР. Разница лишь в том, что первый процесс автор осуждает, а второй – приветствует. Соответственно, евреи наконец‑то удостаиваются похвалы – за их участие в диссидентском движении.

В действительности, распад СССР был обусловлен глубоким внутренним кризисом, обострившимся в результате ряда внешнеполитических и военных авантюр. Партийно-советский строй изжил себя экономически, политически и идеологически – так же, как раньше изжило себя царское самодержавие. Верным признаком внутреннего разложения стала коррупция на всех этажах власти, вплоть до самого верха. В партийные догмы не верил уже никто – не только диссиденты, не только основная масса советских граждан, но и сами советско-партийные чиновники. Несомненно, многие евреи приложили свою руку к развенчанию партийной лжи – и за то им честь и хвала. Они ускорили гибель советского строя – но этот строй был обречён исторически, так же, как царское самодержавие.

Хваля евреев-диссидентов и деятелей культуры, разоблачавших советско-партийную идеологию, Солженицын тут же и упрекает их: почему М. Ромм не отмежевался от своих ранних просоветских фильмов, а Александр Галич – от ранних просоветских пьес и сценариев? Почему П. Литвинов и В. Белоцерковский не осудили своих отцов или дедов, верой и правдой служивших советской власти? Какая знакомая песня! Песня из тех недоброй памяти времён, когда от писателей требовали отрекаться от прежних «политически ошибочных» произведений, а детей – от отцов – «врагов народа». Нашему великому моралисту неведомо, что за благородный поступок человека принято благодарить, а не брюзгливо выговаривать ему за недостаточное усердие. Автор возмущается фразой академика И. М. Гельфанда «мы устали помогать этому народу решать его проблемы» (с. 448), забывая, что именно он, А. И. Солженицын, многократно осуждал вмешательство евреев в политическую жизнь России. Александра Галича автор обвиняет заодно в «русофобии» (с. 452‑453), что вообще не лезет ни в какие ворота.

Полемике с «русофобами» (действительными или мнимыми) посвящена в книге целая глава (сс. 454‑475) – чуть больше, чем истреблению почти трёх миллионов евреев. Поскольку в результате «еврейской русофобии» в 60‑е – 70‑е гг. прошлого века не упало ни единого волоса с голов русских людей, мы не будем вдаваться в эту полемику, плавно переливающуюся в окололитературную склоку. В настоящее время в Прибалтике и в некоторых странах СНГ действительно наблюдается русофобия со стороны коренных жителей этих государств. Никакой связи ни с русско-еврейскими отношениями, ни с литературной полемикой 70‑х гг. это печальное явление не имеет: винить в нём следует русификаторскую политику советского правительства в послевоенные годы и общее обострение межнациональных отношений после распада СССР.

В предпоследней главе автор описывает начало массового отъезда евреев из СССР. Основными причинами этого процесса были, несомненно, государственная дискриминация евреев, антисемитизм некоторых русских идеологов и писателей – «почвенников», а также общее ухудшение экономического и политического положения в стране. Естественной реакцией на антисемитизм стало пробуждение в еврействе национальных чувств, стимулировавшее отъезд. Как образно выразилась Л. К. Чуковская (см. с. 479), «нынешний Исход вбили в еврейство сапогом».

Автор, однако, избегает назвать прямо основные причины отъезда и сводит их к «ощущению угнетённости или стеснённости» (сс. 476‑477) или к невозможности «слиянности» (?) с русскими (с. 478). Автор не упускает случая упрекнуть евреев либо за меркантильные причины отъезда (сс. 492‑493), либо (евреев-диссидентов) за «бегство с поля боя» (сс. 496), и далее переводит проблему отъезда евреев в метафизическую плоскость: «Еврейство закончило круговой цикл распространения вокруг Средиземного моря до востока Европы – и теперь двинулось в возврат на свою исходную землю. И в том цикле, и в разрешении его – проглядывает надчеловеческий замысел» (с. 498).

Когда ссылаются на надчеловеческий замысел, возможность дискуссии отпадает. Остаётся лишь сожалеть, что автор не объяснил, почему надчеловеческий замысел так полно реализовался в отношении евреев СССР, Польши, Румынии, Марокко, Йемена, Эфиопии и только краем затронул евреев из демократических и благополучных стран (например, США). Так что надёжнее всё-таки ограничиться чисто земными причинами для объяснения отъезда евреев.

АССИМИЛЯЦИЯ ЕВРЕЕВ И ИХ ВКЛАД
В РУССКУЮ КУЛЬТУРУ

Наименее информативна последняя глава книги, посвящённая ассимиляции евреев. Надёжный показатель этого процесса – большое число смешанных браков. В 1988 г. в РСФСР в смешанных браках состояло 73% женатых евреев и 63% замужних евреек (с. 515). Для подавляющего большинства советских евреев родным языком стал русский; язык идиш фактически прекратил своё существование, иврит был загнан в подполье. Автор, однако, к процессу ассимиляции относится с недоверием и даже с опаской: «нестойкость ассимиляции мы видим на многих примерах» (с. 506); «очевидно, у ассимиляции – свои непроходимые пределы» (с. 518); «пока что – ассимиляция явлена недостаточно убедительно» (?) (с. 520). Судя по всему, Солженицына может удовлетворить лишь стопроцентный отказ российских евреев от своего еврейства. В чём корень такой опасливости? Ответ находим на с. 503, где автор приводит «важное соображение, что односторонней ассимиляции нет… что ассимилирующиеся евреи начинают вносить в чужие культуры свои национальные черты». С этим «важным соображением» следует соотнести высказанную на сс. 146‑147 первого тома книги оценку стремления евреев «иметь простор в культуре окружающего населения» как угрозу русской культуре. Таким образом, автор принципиально отрицает вклад евреев в русскую культуру, фактически, рассматривает его как якобы порчу этой культуры. Уничижительное отношение к евреям – деятелям культуры пронизывает всю книгу. Так, например, о Бабеле автор вспоминает только как о человеке, «сильно прохвастанном (мастер снова! – Л. Ф.) своей близостью к ЧК» (с. 179), о Багрицком – в одном ряду с Троцким (с. 112), о Льве Кассиле – как об очеркисте в «Известиях» (с. 323). В именном указателе имеются шесть Шварцев – чекистов, администраторов, публицистов; но напрасно мы стали бы искать среди них прославленного драматурга Евгения Шварца. С особой ненавистью А. И. Солженицын отзывается о Сергее Эйзенштейне (с. 267) и о Леониде Утёсове (с. 269), не жалует Ф. Эрмлера, С. Юткевича, Л. Зархи, многих других евреев, работавших в киноискусстве (с. 321).

В своего рода «духовные собратья» евреев автор зачисляет русского немца Всеволода Мейерхольда за следование «бурносрывистому интернациональному ветру», за «отчуждённость от национального духа» и прочие прегрешения (с. 267). С равным успехом он мог бы так аттестовать и Владимира Маяковского, сославшись дополнительно на еврейское влияние (семья Бриков).

Автор пытается разграничить советскую культуру прусскую культуру (с. 269), милостиво относя Бориса Пастернака к русской культуре. Так ли? Ведь в молодости Пастернак вместе с Маяковским входил в «ЛЕФ» и посвящал стихи Ларисе Рейснер и Мейерхольдам. В 20‑е гг. он написал поэмы «Высокая болезнь», посвящённую 9‑му Съезду Советов, и «1905‑й год», во многом перекликающуюся с «Броненосцем «Потёмкиным»» Эйзенштейна. Да и в начале 30‑х гг., в разгар раскулачивания, писал: «Ты рядом, даль социализма». Так к какой культуре отнести Пастернака – к советской или русской? Аналогичный вопрос можно задать, анализируя творчество Василия Гроссмана, Александра Твардовского, Александра Галича, Александра Любимова, Михаила Ромма, Дмитрия Шостаковича и многих других деятелей культуры, которые, независимо от своей национальности, в начале творческого пути стояли на вполне «просоветских» позициях, а позднее резко разошлись с партийным курсом.

Невозможно внутри советского периода русской истории механически отделить «русскую культуру» от «советской культуры». Нельзя сводить культуру к голой идеологии – такая попытка есть не что иное, как тот самый большевизм, против которого так страстно ратует А. И. Солженицын. Националистический подход здесь ничуть не лучше классового. Невозможно исключить из русской литературы советского периода евреев И. Бабеля, О. Мандельштама, И. Ильфа, В. Гроссмана, С. Маршака, Е. Шварца, И. Бродского, полуевреев В. Высоцкого и В. Аксёнова, киргиза Чингиза Айтматова, белоруса Василя Быкова, абхазца Фазиля Искандера, «грузина арбатского разлива» Булата Окуджаву – так же, как и русских А. Ахматову, С. Есенина, В. Маяковского, М. Булгакова, М. Зощенко, А. Твардовского, В. Некрасова, В. Астафьева, А. Солженицына. При всей разнице литературных дарований, идейных устремлений и художественных приёмов именно совокупность их творчества и образует тот культурный багаж, с которым Россия вступила в постсоветский период своей истории. Заняться «чисткой», отлучением от русской литературы тех или иных писателей по идеологическим или националистическим мотивам – значит ещё больше усугубить культурное обнищание, на которое столь часто жалуются россияне в наши дни. Это справедливо для всех сфер интеллектуальной деятельности, в которых русские и представители других национальностей, включая и евреев, работали бок о бок на протяжении семидесяти лет.

Стремление охранить русскую культуру от посторонних влияний ведёт даже не в дореволюционную, а в допетровскую Русь. Это путь, гибельный для всякой культуры и для народа – носителя этой культуры. Вспомним, что современная русская культура возникла из пересаженных в XVIII‑м веке на русскую почву образчиков тогдашней западной литературы, художественного, музыкального и театрального искусства. Эти ростки прижились, наполнились новым содержанием, впитали в себя лучшие достижения допетровской Руси, и уже спустя каких-нибудь сто лет мы видим обратный процесс: русская культура в лице своих гениев – Толстого, Достоевского, Чехова, Чайковского – оказывает существенное влияние на культуру западных стран. Это нормальный процесс взаимообогащения культур. Те, кто от него отстраняются, обрекают свой народ на культурную изоляцию, на вечную вражду с окружающим миром, на страх и ненависть к нему. Печальный пример тему – некоторые исламские государства. Россию следует избавить от такой участи.

Было бы чрезвычайно интересно исследовать то качественно новое, что было внесено евреями в русскую культуру. Увы, такая задача далеко выходит и за рамки настоящей статьи, и за пределы компетенции её автора. Здесь можно отметить лишь те особенности этого вклада, которые, так сказать, бросаются в глаза. Это значительная роль евреев в формировании новых областей культуры, как, например, киноискусство, эстрада, телевидение. Это же справедливо и для новых разделов науки, как, например, физика элементарных частиц, астрофизика, молекулярная биология, кибернетика. Среди традиционных разделов культуры следует отметить значительную роль русских евреев в музыкальном искусстве, в поэзии, юмористике, в драматургии. Этот перечень, видимо, отражает некоторые особенности еврейской ментальности и национальных традиций. Необходим, очевидно, профессиональный литературоведческий анализ творчества наиболее значительных писателей-евреев и их влияния на общий литературный процесс.

Приведённые соображения, разумеется, чужды взглядам А. И. Солженицына. Его подход к проблеме участия евреев в российской культуре и науке элементарно прост. Почему евреи так выдвинулись в русско-советском киноискусстве? Потому что «киноискусство, хваленное (?) Лениным» как очень удобное для советской пропаганды (с. 266). Неясно, правда, почему тот же процесс выдвижения евреев в киноискусстве произошёл и в США, где власти никак не протежировали ни киноискусству, ни евреям, но такие мелочи автора не смущают. Почему евреи выдвинулись в ядерной физике или в шахматах? Тоже очень просто. Советская власть «миллионам жителей гнилых местечек, старьёвщикам, корчмарям, контрабандистам, продавцам сельтерской воды… предложила переехать в Москву, Петроград, Киев, взять в свои нервные, быстрые руки всё, выпавшее из холёных рук потомственной интеллигенции, – всё, от финансов великой державы до атомной физики, от шахмат до тайной полиции. Они не удержались от Исавова соблазна…» (с. 218). Видите, как просто?! Наглые старьёвщики сели за пульт синхрофазотрона (созданного, очевидно, «потомственной интеллигенцией», а не евреем Векслером) и стали творить ядерную физику. А продавцы сельтерской воды сели за шахматные доски и стали обыгрывать «потомственную интеллигенцию». Правильно их при царе до шахматных досок не допускали!

Смешно и стыдно. Стыдно за бывшего русского еврея, а ныне израильского публициста Михаила Хейфеца, написавшего цитированные строки в 1978 г. Стыдно за большого русского писателя, Нобелевского лауреата Александра Солженицына, одобрительно их цитирующего. Воистину, русским антисемитам ничего не надо придумывать: евреи и тут оказались первыми.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Прочитав двухтомный тысячестраничный труд А. И. Солженицына, уместно задаться вопросом: каков, по мнению автора, общий итог двухвекового сосуществования евреев и русских? Итог этот явно неутешителен: лишь на протяжении четверти века (60‑е – 80‑е гг. XX века, отчасти – и в военные годы) Солженицын согласен видеть в деятельности евреев пользу для русского народа, да и то с некоторыми оговорками («русофобия» некоторых евреев, нераскаянность в прошлых грехах и т. п.) Все же остальные более чем полтора века евреи, якобы, только и делали, что вредили России и русскому народу – экономически, политически, идеологически. Даже в тех областях, где полезную роль евреев никак нельзя отрицать (медицина, наука, техника, участия в войне), она либо игнорируется, либо служит поводом для новых упрёков («вытеснили русских», «избегали передовой на фронте» и т. п.). Участие же евреев в русской культуре автор и вовсе считает вредоносным, делая исключение лишь для Б. Пастернака, И. Левитана, братьев Рубинштейнов и философов-веховцев.

На многих сотнях страниц детально, с длинными выдержками из докладов царских полицмейстеров, со статистическими подсчётами численности евреев в советских репрессивных органах и т. д. и т. п., перечисляются «вины» евреев, от ереси «жидовствующих» и спаивания белорусских крестьян до фильма «Броненосец «Потёмкин»» и «леволиберальной травли» писателя В. Астафьева. Поражает сочетание сутяжнической мелочности с елейными призывами к покаянию.

На основании всего содержания книги можно было бы ожидать, что автор открытым текстом призовёт евреев освободить Россию от своего присутствия. Такой призыв в книге действительно имеется, хотя и в неявном виде. Так, автор неоднократно цитирует высказывания евреев, считающих Россию чужой страной, и очень скудно – противоположные мнения. Автор благожелательно относится к идеологии и практике сионизма (в отличие от других общественно-политических течений) и в массовом выезде евреев в Израиль видит едва ли не перст Божий (с. 498). От остающихся же евреев автор требует «самоограничения», а в идеале – полной «манкуртизации» («чтобы русская боль была им больней еврейской» – с. 519). Признавая за евреями роль катализатора исторических процессов, автор предусмотрительно добавляет, что «катализатора не должно присутствовать много» (с. 23).

Таким образом, в России, по мнению Солженицына, евреев, во‑первых, должно быть немного (что, в основном, уже произошло), во вторых, они не должны вмешиваться ни в политическую, ни в культурную жизнь страны (кроме тех, кому «называться разрешат Россинантом») и вообще – «не высовываться». Как тут не вспомнить один из советских академических институтов, директор которого уволил всех евреев, кроме гардеробщицы. «Это их законное место – говаривал он – подавать мне галоши». Нужна ли евреям такая Россия?

Вымечтанный Солженицыным и другими «почвенниками» новоявленный Китеж так же не нужен евреям, как и они – ему.

Но возможна (возможна ли?) и другая Россия: Россия без межнациональных дрязг, не боящаяся контакта с иными культурами, а наоборот, черпающая в них источник взаимного духовного обогащения. Такой России, если она состоится, евреи будут нужны, как и она – им. Эти «новые евреи» будут такими, какой будет и сама Россия. Если сохранится коррупция, кровавый беспредел, мы вновь увидим евреев в рядах полукриминальных бизнесменов. Если воцарится сила закона и упрочатся демократические институты – умножатся евреи-юристы, журналисты, предприниматели. Если повысится престиж науки и культуры, евреи вновь внесут свой вклад в эти сферы, как уже неоднократно бывало в прошлом. Если же страна зайдёт в тупик, если её начнут сотрясать политические и социальные кризисы, то тогда – не обессудьте, Александр Исаевич! – вновь появятся евреи-революционеры (если, конечно, к тому времени в России ещё останутся евреи). Как было когда‑то сказано, «каждая страна имеет таких евреев, каких она заслуживает».

Как и прежде, «еврейский вопрос» – это, в первую очередь, «русский вопрос» – вопрос об исторических судьбах России.