Ясная Поляна в который уже раз привлекла к себе взоры общественности, собрала Семью (175 праправнуков), распахнула двери для посетителей. Все в духе самого Толстого: он открывал не только двери перед последователями и любопытствующими, но и всю свою душу перед читающей Россией. Не было такого дня, чтобы человека тридцать четыре – «нигилисты лохматые, и священники, и купцы богатые, которые спрашивают, что со своими деньгами делать», – не приходили к нему за советом или помощью, а письмам и вовсе не было конца ¹. С их потоком не справились бы и несколько писарей. Не удивительно, что при таком открытом образе жизни понятие жизни частной непрерывно истончалось – для Толстого его будто и не существовало вовсе. Он невероятно близко подпускал к себе, обнажал себя и свою семейную жизнь как через художественное творчество, так и через личные беседы, дневники. «У меня нет ни от кого на свете никаких тайн! Пусть все знают, что я делаю!» – восклицал он, и это были не пустые слова. Толстой был виден всем, как гора, вздымающаяся посреди равнины – столь могучим был его ум, постигающий и все глубины и все прельщения и соблазны жизни, постоянно срывающий «все и всяческие маски». Он, признающий главным умением в жизни науку «как и где молчать», молчать не умел. Он становился выше, а голос обретал пророческую силу, когда сталкивался с очередным проявлением социального зла или людского порока. Он напоминал, чем люди живы, гремел на всю Россию «Пора опомниться!», боролся против сомнительного прогресса культуры вообще, против пьянства и разврата в частности, против элитарного утонченного, а на деле аморального искусства, против губительно поставленного образования, против косности религии и т. д. Толстой обладал поразительным чутьем на мерзости жизни. «Страшное зло» он обличал яростно и страстно, ибо таковой была его природа вообще – увлекающаяся и порывистая. Он всегда о чем‑то спорил, чего‑то добивался. Толстой был в высшей степени беспокойным человеком и считал эту черту достойной всякого, кто хочет называться человеком: «Вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на любви, есть то, что называют счастьем». Так писал девятнадцатилетний Толстой, и прожил он всю свою жизнь согласно этим догматам своей веры. Делу, которое затевал, служил самоотверженно и долго, покуда новый замысел не овладевал его душой. Но все, что бы он ни делал, носило на себе отпечаток его мятущегося гения.

Так, например в 1859 г. он открывает школу для крестьянских ребят и сам в ней преподает. К обучению грамоте привлекает всю свою семью, даже шестилетнего сынишку Илью, который сам едва писал. Убеждённый в том, что педагог должен следовать за природой ребенка, Толстой не препятствовал детям, которые не могли и не хотели учиться в одном классе, и разрешал им ходить по всем классам и слушать уроки. Так образовался класс «гуляющих», ученики которого умели читать не хуже сидящих по классам учеников. В целом же Толстой много раздумывает о таком устройстве школы и образования вообще, которые способствовали бы не столько развитию интеллекта, сколько постижению искусства жизни, становлению человека, совершенствованию его духовной природы.

В 1870 г., в сорокадвухлетнем возрасте, Толстой весь с головой ушел в изучение древнегреческого языка и был откровенно счастлив, что бог наслал на него «эту дурь»: «Во‑первых, я наслаждаюсь, во‑вторых, убедился, что из всего истинно прекрасного, что произвело слово человеческое, я до сих пор ничего не знал…» ² Афанасию Фету, не верящему, что в одиночку можно одолеть такой трудный язык, и обещающему отдать свою кожу на пергамент для диплома греческого языка Толстому, если он выучится ему, пришлось «опасаться за свою кожу», ибо Толстой действительно прочел в оригинале и Ксенофонта, и Эзопа, и Гомера…

В 1887 г. он создает первое Общество трезвости в России «Согласие против пьянства», собирает подписи в среде единомышленников. Он издает «Толстовский ежегодник» и журнал «Ясная поляна». Он определял «Круг чтения», писал «Азбуку», для которой одной «нужно знание греческой, индийской, арабской литератур, нужны все естественные науки, астрономия физики, и работа над языком ужасная – надо, чтоб все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно» ³.

В 1891-1893 гг. Толстой возглавляет широкое общественное движение в помощь голодающим крестьянам, организовывает на свои средства и пожертвования сеть бесплатных столовых для тысяч крестьян. «Не могу жить дома, писать, – сообщает он тогда Н. Ге. – Чувствую потребность участвовать, что‑то делать» ⁴.

Разнообразию его деятельности поражались уже современники. Так И. С. Тургенев, не без легкой иронии, писал, имея ввиду очередной толстовский проект лесонасаждений в Тульской губернии: «Вот человек! С отличными ногами непременно хочет ходить на голове… Что же он такое: офицер, помещик и т. д.? Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту». Опасения Тургенева были напрасными: талант у Толстого был на зависть крепкого здоровья. Он не боялся жизни, а обретал в ней силы, смысл и назначение. Эта сторона толстовкой натуры была хорошо прочувствована Львом Шестовым. «…Вся творческая деятельность его (Льва Толстого – К. А.) была вызвана потребностью понять жизнь, т. е. той именно потребностью, которая вызвала к существованию философию», – пишет он в произведении «Добро в учении гр. Толстого и Ницше» ⁵.

Сейчас нам остается только удивляться, как при такой общественной активности и проницательности ума, Толстой женился 34‑х лет от роду и стал главой большой семьи. Толстой очень серьезно и одновременно иронично относился к браку, поскольку был весьма невысокого мнения о женщинах: «Жениться надо всегда так же, как мы умираем, т. е. только тогда, когда невозможно иначе». За годы семейной жизни, вопреки всем семейным перипетиям, а, может быть, и благодаря им, он, однако, остался верным убеждению в том, что величайшей роскошью человеческой жизни являются именно человеческие отношения.

Не менее удивительно, как Толстой при всей своей занятости помещичьими и семейно-педагогическими делами написал огромное количество художественных произведений, навсегда поставивших его в ряд гениальных писателей мировой литературы, создал религиозно-философское учение, слыл и был образованнейшим человеком своего времени, не закончив ни одного учебного заведения. При этом примем во внимание, что кроме бумаги и пера с чернильницей у Толстого не было больше ничего, столь облегчающего творческий процесс в наш технический век. Голова закружится, если представить масштаб его деятельности, обладай он хоть толикой того, что мы сейчас имеем!

Завидная творческая продуктивность Толстого, без сомнений, увеличилась бы во сто крат, живи он в наше время. Но как бы Толстой себя чувствовал, будь он нашим современником? Кем бы он был при всем своем моральном анархизме, тяге к опрощению и безыскусности? Кажется, что живи он сейчас, весь свой талант отдал бы борьбе за мир, распространению своего учения о непротивлении злу силой, борьбе против религиозного экстремизма. Он не ограничивался бы только словами, но и создал бы интернациональное Общество борьбы против терроризма. Силой своего слова, решительностью и авторитетом, он, безусловно, способствовал бы тому, что мы называем сегодня толерантностью. Вспомним: будучи уже глубоким стариком, он рвался на симпозиум пацифистов, в Стокгольм, кажется, да Софья Андреевна не пустила. Что же касается положения искусства в современном мире, не ужаснулся бы он крайнему проявлению опрощения, доведенного порой до дикости – массовому искусству «для народа»? Но идею создания некой единой религии, скорее всего, приветствовал бы, столь сильной была в нем тяга соединить все то лучшее, что наработано человеческим разумом во имя человека. Он, частью жизни которого были мысли «великих учителей жизни»: Будды и Канта, Христа и Сократа, – с самой ранней молодости мечтал создать «новую религию», отвечающую духу времени. Такой «религией» стало его этико-философское учение, которое в замысле было призвано способствовать развитию психологии зрячей, разумной человечности. В этом весь Толстой: говоря о небесном, он заботится о земном, о человеке. Он пытается «научить людей пользоваться временным и телесным для достижений целей духовных»6. Нравственная чистота и правдивость, честность по отношению к самому себе всю жизнь была предметом особых забот писателя. Не перечесть произведений писателя, страницы которых посвящены трудной борьбе с самим собой, изживанию мелкого и низкого, постепенному совершенствованию души. Толстой верил в нравственное возрождение человека, в возможность взлета после падения. Разве написал бы он «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресение», если бы желал лишь клеймить и уничтожать мерзости жизни? (Кстати, среднестатистический студент, кроме перечисленных произведений ничего больше из написанного Толстым назвать не может!)

Не менее актуальная сторона толстовского наследия связана с его попытками разрешить глобальные проблемы человечества посредством изменения не только внешних условий существования человека, но и путем изменения мироощущения личности в результате самосовершенствования. Самым важным Толстой считал собственные усилия человека и страстно желал пробудить в людях стремление к духовному росту, к осмысленному бытию: «Смысл жизни только один: самосовершенствование – улучшать свою душу». Практически весь свой талант Толстой положил на просвещение людей, желая разбудить их, преобразить, «научить любви к человеку». Отсюда вечная борьба за человека и его достоинство, отсюда просветительский пафос его религиозно-нравственного учения непротивления злу силою. Единственной допустимой формой борьбы против зла, по Толстому, является борьба человека с самим собой с целью торжества в нем духовного, разумного начала.

Не было в России конца XIX – начала XX века газеты, в которой не помещалась бы статья о Толстом, а он писал себе в Ясной Поляне и знать ничего этого не хотел. Неудобный, вечно вызывающий подозрения властей и внимание общественности, Толстой был в свое время величайшим раздражителем спокойствия. И хорошо понимаешь, что его смелого голоса, его напоминаний о том, «что звание человека выше всех возможных человеческих званий», нам сегодня очень не хватает.