С того момента, как специализированный компьютер выиграл партию у чемпиона мира по шахматам, обнаружилось, что компьютер и человеческий мозг могут пользоваться сходными по содержанию программами. Стало ясно, что в мозгу может содержаться достаточно устойчивая программа, в данном случае определяющая судьбу шахматной партии, а в другом – стиль поведения и судьбу человека. Не стоит и доказывать, что важнейшие программы находятся в подсознании, их структура не осознается или осознается лишь частично, т. е. не может быть вполне выражена логическими построениями. Значит, мы можем рассуждать о поведении человека, в том числе – о его способности быть гуманистом, с точки зрения наличия в его сознании соответствующих поведенческих программ.

По крайней мере, часть этих программ – наследуемые, врожденные. На практике мы легко можем отличить «доброго» человека от «злого», причем данный признак весьма устойчив. Чрезвычайно важен вопрос о том, являются ли врожденные поведенческие программы чисто человеческим свойством или же они – так же, как основные принципы построения тела – родственны у человека и животных, пришли к нам по наследству от общих далеких предков? Собственно говоря, вопрос этот давно решен: ясно, что в поведении человека и животных есть немало общего (иной раз настолько много, что мы склонны, скажем, «очеловечивать» собаку, т. е. приписывать ей собственные наши мысли и чувства). Легче всего понять глубину наших поведенческих корней по поступкам животных, которые в человеческом смысле являются добрыми, разумными, самоотверженными, общественно полезными.

Около тридцати лет назад наш замечательный генетик Владимир Павлович Эфроимсон опубликовал в журнале «Новый мир» статью, посвященную происхождению доброты в характере человека (а без нее немыслима и гуманность). Автор начал с примеров доблестного поведения наших «меньших братьев», и при желании их может вспомнить каждый из нас. Вот крошечная мать-перепелка старается увести хищника от гнезда, от птенцов, а как огромен и страшен хищник! Для нас он был бы равен льву или даже мамонту. И у большинства людей программа защиты своего или даже чужого ребенка очень сильна. А вот, например, «рыцарские правила» в свадебных поединках волков. Когда один из противников ослабевает, он «сдается» – прекращает бой и подставляет шею, но победитель не убивает его! Это – программа великодушия к противнику, сохранившая у нас немало человеческих жизней и, значит, работающая на основной принцип – сохранение рода человеческого… Еще сложнее программа «разведчиков» у крыс, которую можно назвать социальной. В своё время было обнаружено, что избавиться от крыс с помощью отравленной приманки трудно, потому что её сначала пробуют разведчики. Если они гибнут вблизи от приманки, оставшаяся группа крыс уходит.

В. П. Эфроимсон идет и далее – он обсуждает вопрос о том, какое первобытное человеческое племя имело больше шансов на выживание – более агрессивное или же богатое нашими предками, готовыми к самопожертвованию ради коллектива? Второе – отвечает исследователь – потому что агрессивность всегда обращена не только во вне, но и внутрь группы – на своих же… Сам по себе вопрос достаточно сложен, но мнением автора, постулирующего существование «генов доброты», нельзя пренебречь – в то время он был одним из немногих специалистов по генетике поведения человека.

Мы подходим здесь к важному утверждению: основные поведенческие программы, обусловливающие возможность развития гуманности, появились, в известном смысле, ранее самого человека. Эти древние программы не подразумевают способности к абстрактному мышлению, а ведь многие полагают, что оно‑то и есть самое главное, самое для нас определяющее… Мы гордимся своей способностью мыслить (на простеньком уровне – способностью обмануть, «провести» глупца – а еще лучше – записного умника)… Гордимся своей замечательной техникой – от Архимедова рычага до космического корабля. Гордимся наукой – да еще как! Физики порой считают себя умнее химиков, а уж математика – вообще царица наук! И вот гуманизм – изящное направление в философии, которая хоть и не математика, но в своем роде – наука наук! Гуманизм многолик, многозначен, но две составляющие его бесспорны – это человековедение и человеколюбие! А последнее – это совсем не логическое построение, это – глубокий комплекс чувств, среди которых – и радость видеть красоту человеческого тела, человеческой души, и восхищение общими достижениями человека, и ощущение общей ответственности… Чувство единства со своим родом, которое не могло быть создано разумом, а пришло к нам из сумрака доисторических эпох, формировавших «программы доброты».

Упомянутая, фактически, биологическая составляющая гуманности определяет некоторые её характеристики, подробно оцененные пытливым разумом гуманистов-философов и социологов.

Прежде всего, степень её проявления у людей сильно различается (как и степень проявления многих поведенческих и даже физических свойств человека). Можно предполагать, что постулируемый «ген доброты» – не один, и различные гены экспрессированы у каждого по‑разному. Такие гуманисты, как Альберт Швейцер или Януш Корчак, единичны. А с точки зрения цели сохранения человеческого рода (единственно возможной при естественном отборе), человечеству нужны разные герои – и ученый-историк Пимен, и правдолюбец-диссидент Юродивый, и могучий боец Илья Муромец. Гуманность – многостороннее явление, существующее на разных уровнях, и если она не выходит за пределы небольшой группы, то любовь к соплеменникам непременно соседствует в ней с ненавистью к «чужим». Здесь гуманист может (и обязан) восполнить несовершенство «биологических» программ здравым смыслом, который оценивает возросшие разрушительные возможности человека. Их использование может ныне привести не к сохранению, а к гибели вида, чего природа в своё время «предусмотреть» не могла…

С другой стороны, важная составляющая гуманности – готовность к защите своих детей или соплеменников вплоть до самопожертвования – подвергается серьёзному искушению со стороны разума – нашего главного и излюбленного инструмента. У «неразумного» животного в той или иной степени развито ощущение опасности, но отсутствует представление о неизбежности индивидуальной смерти. У человека оно есть. Смерть – необходимый компонент среди условий сохранения вида, и природа в этом смысле беспощадна. В острой ситуации у человека, естественно, может промелькнуть разумное: «Я‑то за них, за всех, а меня‑то и не станет! Не порадуюсь я победе и не увижу горестных лиц у моей могилы…». И это страшное, холодящее предупреждение разума может быть заглушено только горячим и неразумным чувством: «Главное, пусть они, мои живут!» – таким же, как у маленькой перепелки. Природная гуманность, несомненно, включает несколько взаимодополняющих программ, но их реализация не может проходить гладко, она встречается с действием эмоций, обусловленных контр-программами, а последние так же могущественны, как сказочные злые волшебники. Пожалуй, гуманность может быть практически вытеснена из отношений целой группы людей. Так, все мы знаем термин «отморозки», обозначающий безжалостных, туповатых, иногда-кровожадных преступников. Любить их решительно не за что, но можно понять, что все «добрые» программы были закрыты у них нечеловеческими условиями формирования личности, постоянными физическими и моральными унижениями, с единственной возможной радостью – унижать и мучить других (а для такой радости тоже можно подобрать программу – нам приятно видеть смерть отвратительного негодяя на телеэкране).

Для того, чтобы понятие «экранирования» той или иной программы поведения не звучало абстрактно, упомянем проблему сексуальной ориентации. Нормальные, способствующие сохранению человеческого рода, отношения могут быть отменены не только, скажем, природной «голубизной», но также и обучением гомосексуализму и садизму в наших благословенных местах заключения (см. многозначительные намёки добродетельных милиционеров из телевизионной серии «Улицы разбитых фонарей»).

Здесь мы подходим к важнейшему вопросу – когда и как мы можем воспитывать гуманистов, включая действие соответствующих природных программ и дополняя его красивыми пирамидами идей, концепций и самоосознания. Ясно, что говорить о проблемах воспитания «просто так» невозможно. Педагогика – огромная, солидная, исподволь исполненная гуманизма наука. Осторожно сформулируем лишь одну – возрастную проблему.

В первые годы жизни понятия о гуманизме у ребёнка быть не может – он занят формированием самого себя.

В предшкольном и раннем школьном возрасте на горизонте появляются «другие». Кажется, главное, чего хотят подсознательные поведенческие системы ребенка – быть не хуже других, не глупее, не слабее… Не быть униженным! Вот и первый шаг к гуманизму – «Я – вместе с другими, как все, не хуже. Я могу геройствовать за всех – ну, как красные дьяволята или хотя бы Царевна-лягушка».

А дальше – все знают – ранний подростковый. Яростное стремление к общению и сплочению. Скромная задача воспитателя – подтолкнуть таких вот к сплочению в спортивной команде, туристской группе, поисковом отряде, а не в уличной банде (легко сказать!). И это – первая ступень настоящей гуманности – хоть не за всё человечество, но за «своих» – до конца. Тут уж появляются и три мушкетёра, и «Бороться и искать! Найти и не сдаваться!». И многое другое о высоких чувствах.

Наконец, юность. Для человека читающего или хотя бы поглядывающего в Internet это – время открытия большого Мира, познания личной конечности во времени, но и – личной причастности к человеческому роду. Иногда – поиск «смысла жизни» – своего места среди людей… Можно подойти к теме личного героизма, борьбе с антигуманистическими программами, например, фашизмом… Юношу не нужно учить – так, подсказать иногда…

Но и далее обучение гуманности не заканчивается. С возрастом отходят мелочи карьерной борьбы, даже страсти национализма (не у всех, да что ж поделаешь). Дети, внуки – какое поле для проявления «добрых» программ!

Словом, гуманизм может повернуться к человеку разными ликами в разном возрасте, наше дело – не прозевать этот прекрасный лик.

Можно ли нам обойтись без «биологической», издревле запрограммированной гуманности? Конечно же – нет. В особенности сейчас – нельзя, потому что главный её тезис прост: «Я – человек, и пусть человечество существует!». Мы «всё знаем», и всё же нам тягостна смерть человеческого существа (мы ухитряемся даже мысленно очеловечивать животных и растения и сожалеть об их гибели). Для нас невыносима мысль о возможной гибели всего человеческого рода, а она ведь стала реальной опасностью (не буду повторять клише СМИ на эту тему). И спасти‑то может лишь душевное усилие большинства людей на Земле, вколоченная в нас природой верность своему биологическому виду – человеколюбие!

А наш замечательный разум – он поможет, обоснует – почему, что и как нужно делать, сработает как часы… Только не нужно забывать про главную, тайную, биологическую пружину нашего гуманизма!