ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Весна 2004 № 2 (31)

ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ПЕДАГОГИКА

Гуманистическая
педагогика и психология

Ян ван Прааг

Гуманистическая педагогика не является тем же, что ментальная гигиена, но имеет к ней некоторое отношение. Гуманистическая концепция человека не может игнорировать связи между экзистенциальными и психологическими аспектами его бытия. Проблема в этом контексте состоит в том, что концепция человека должна снова и снова проверяться результатами психологического исследования, но и сами эти результаты зависят от принимаемых нами антропологических допущений. Ибо и в психологии каждый находит то, что ищет. Так или иначе, гуманистической концепции человека придётся прокладывать свой путь между двумя главными тенденциями в психологии – психоанализом и бихевиоризмом. Некоторые элементы фрейдистской концепции человека мы уже упоминали. Как это часто бывает у первопроходцев, работы Фрейда характеризуются сильной внутренней противоречивостью, которую можно даже принять за творческую непоследовательность. Несмотря на это, психоанализ – завершённая, замкнутая система; человеческая свобода хотя и пробивается сквозь неё, но с трудом. Это, кстати, справедливо и в отношении к Адлеру и Юнгу. Как бы то ни было, психоанализ, со всеми его ответвлениями, внёс весомый вклад в углубление нашего понимания человеческих стремлений. Но нельзя отрицать и того, что он способен принимать столь жёсткие формы, которые едва ли совместимы с представлениями о творческой природе человека. Человек предстаёт в нём игрушкой собственных страстей, и создаётся впечатление, что самое большее, что он может сделать, – это пытаться модулировать свои страсти таким образом, чтобы можно было более или менее мирно уживаться с ними. Прмечателен факт, что психоанализ возник как теория неврозов, то есть как теория медицинская, касающаяся патологических состояний.

Это последнее не было столь характерно для другой важной психологической школы, бихевиоризма, объектом внимания которого были в основном «нормальные» люди. Бихевиоризм возник и развивался главным образом в США, его целью было трактовать психологию как строго научную дисциплину. Он ограничивал свои исследования непосредственно наблюдаемыми и по возможности поддающимися количественным измерениям явлениями, а именно поведением. Отсюда и интерес бихевиоризма к влияющему поведению. Опираясь на опыты, касающиеся условных рефлексов (то есть рефлекторных реакций, при определённых условиях становящихся автоматическими), Б. Ф. Скиннер выдвинул свою теорию обусловленного человеческого поведения, наделавшую много шума. Его идеи можно было бы свести к следующему: есть лишь один способ, который может заставить людей жить вместе в благоразумном согласии, и способ этот состоит в том, чтобы поставить их в условия, при которых они просто не смогут вести себя иначе. Кто сумеет найти такой способ и откуда возьмутся силы, чтобы применить его, на чём он должен базироваться и чем мотивирован – этого Скиннер не объяснил. Другая же проблема заключается в том, действительно ли таким образом может быть обусловлено всё человеческое, – ведь люди могут «испортить» всё дело своей креативностью, которую полностью подавить нельзя. Олдос Хаксли в «Храбром новом мире» спрашивает, стоит ли вообще жить в подобном мире. Вопрос: «Чего мы по существу хотим от людей?» – остаётся не снятым.

Эрих Фромм

После Второй мировой войны среди американских психологов росло недовольство как бихевиористской, так и психоаналитической традицией, хотя большинство психологов были специалистами в области психоанализа. По их мнению, в рамках обеих теорий человек как личность рисковал потеряться за многочисленными частными наблюдениями, касающимися либо поведения, либо страстей. Но где же сам человек? Нужна была новая, третья психология, третий путь к отысканию душевного здоровья, который бы имел дело с целостным человеческим существом как органической единицей. Такой путь эти учёные обозначили термином «гуманистическая психология». В данном случае речь шла не столько о философии жизни, сколько о психологической концепции. Вообще говоря, обсуждаемый подход не был абсолютно оригинальным. Ещё в начале нашего (XX) века многие психологи юга Германии и Швейцарии, и среди них Шарлотта и Карл Бюлер, пришли к сходным идеям. Их позиция заключалась в том, что всякое отдельное наблюдение зависит от всей совокупности наблюдений – что очевидно приложимо и к наблюдениям о человеке. Этот подход был назван гештальт-психологией, поскольку здесь пытались усматривать за отдельными явлениями их целостный образ (немецкое Gestalt, гештальт). Впоследствии Курт Левин (Kurt Lewin) распространил его на чувства и поступки, фактически на всю сферу человеческого существования. Ещё позже Фриц Перлз (Fritz Peris) стал применять рассматриваемую концепцию к комплексам чувств, страхов и угнетённых состояний, которые человек противопоставляет себе как некие «гештальты», с тем чтобы получить возможность как‑то оперировать ими и не позволить им подчинить личность.

Между тем в США, во время Второй мировой войныи после неё, концепция человека как целостности снова стала лидирующей. Многие выдающиеся психологии психотерапевты работали согласованно, хотя каждый в своём собственном направлении. Эта концепция сыграла свою роль, у каждого по‑своему, в работах Эриха Фромма, Эриха Эриксона, Карла Роджерса, Абрахама Маслоу, Шарлотты Бюлер, которые теперь жили как иммигранты в США, и других авторов. Благодаря им третий путь (кроме психоанализа и бихевиоризма) вполне сформировался и нашёл понимание у публики в качестве «гуманистической психологии». Развились многие варианты и ответвления этой концепции, которых мы в нашем исследовании касаться не будем. Их исходная предпосылка состоит в том, что в каждом человеческом существе заложено стремление к росту, не только биологическому, но и духовному (в рамках данной концепции одно не может быть отделено от другого). В благоприятных обстоятельствах результатом этого роста является зрелость. Последняя рассматривается не как некая завершающая стадия развития, но как условие, позволяющее человеку использовать заложенные в нём возможности в полной мере. Хотя этому росту может помешать множество препятствий, предполагается, что люди способны делать выбор в пользу своей свободы, самостоятельно или с чьей‑то помощью. И когда они «выбирают себя», они одновременно выбирают других, потому что любовь к себе есть условие любви к другим. Необходимо научиться принимать себя и соответственно других. Каждый, кто таким образом утверждает и крепит свою самоидентичность, открывает себе дорогу к самовыражению, в котором зрелая личность обнаруживает свои достоинство и бескорыстие, оригинальность и творческий дух. Поэтому ключевые слова гуманистической психологии – рост, свобода, зрелость, понимание, любовь и актуализация.

Гуманистическая психология явно не стремилась пропагандировать свою концепцию человека. Эти психологи как группа такой задачи перед собой не ставили. Напротив, они стремились сделать свои взгляды доступными каждому, никого ни в чём не убеждая. Но это не отменяет того факта, что Фромм и Маслоу были выраженными гуманистами, тогда как Роджерс и Эриксон никогда не скрывали своего интереса к философии. В конце концов, совершенно ясно, что их психологическое учение предполагает определенную философскую концепцию человека. Иначе и быть не могло. Эта концепция человека тесно примыкает к концепции гуманизма как философии жизни. Тот факт, что вся психология основана на понимании человека как природного существа, означающий, что человек порождён природой и его культура ориентирована на природу, делает психологию гуманистически ориентированной наукой, в предположении, что в её предпосылках содержится уважительное отношение к человеку, необходимое в данном контексте. В случае же с гуманистической психологией взаимосвязь с гуманизмом как с философией жизни очевидна и может быть продемонстрирована обозрением идей некоторых гуманистов-психологов.

Абрахам Маслоу

Фромм – гуманист; он интерпретирует гуманизм как веру в единство человеческого рода и в способность человека к самосовершенствованию. Человек, по Фромму, изменчив, но в известных пределах; он имеет личностную природу, но социум накладывает на него свои ограничения. Он обладает также определённой свободой выбора и руководствуется в своём выборе способностью к суждению, заложенной в самой его сущности. Если человек не использует этой свободы, но позволяет себе быть ведомым случайными ценностями, то обычным результатом этого явится фрустрация, психическая патология. В этом вся суть концепции Фромма: речь идёт о моральности не в традиционалистском смысле, но понятой как творческий способ поведения, обусловливающий душевное здоровье. То же самое в известной степени относится и к обществу: общество здорово, если оно способствует здоровью его членов, то есть тогда, когда предоставляет им возможность творческой морали. Такая мораль начинается с любви к себе; любовь к себе есть условие любви к другим, и любой, кто не любит себя, не знает, что такое любовь, может лишь использовать других в своих целях, но не служить им. На этой основе можно стать такими, какими мы уже потенциально являемся. Человек как целостность состоит из тела и сознания; пытаясь придать смысл существованию, которое само по себе абсурдно, он может выбрать для себя жизнь после смерти в обществе тех, с кем ему судьбой определено было жить, столь же уникальных индивидов, как и он сам. Углубление в проблематику социальных условий, необходимых для реализации этой цели, привело Фромма к некоей форме марксистского гуманизма.

Идеи Эриксона пользуются меньшей известностью, чем Фромма, но не менее значительны. Эриксон – психоаналитик и художник и, как и Фромм, ещё и социолог, хотя и не профессиональный. Эриксон сопровождал экспедицию в одну из индейских резерваций для выполнения зарисовок, но за время своего пребывания там он был потрясён фактом потери самоидентичности (identity) этого индейского племени и соответственно каждого его члена, в особенности детей. По‑видимому, это явилось результатом перемены условий существования. Традиционный образ жизни индейцев не годился в новой ситуации. Эриксон задался вопросом: не происходит ли то же самое со многими людьми, принадлежащими к западной культуре? С этого времени Эриксон специализировался по проблемам самоидентификации. К их решению были подключены некоторые психоаналитические эксперименты. Эриксон находил, что вполне приемлемо лечить пациентов по правилам психиатрического искусства, но что получается в результате такого лечения? Симптомы болезни могут исчезнуть, но на их месте образуется вакуум. Бывший пациент осуществляет свои общественные функции более или менее удовлетворительно, но живёт он лишь наполовину. Психиатр может вернуть пациенту возможность применять свои способности и в этом смысле восстановить его душевное здоровье; но настоящее душевное здоровье определяется тем, употребляет ли человек свои способности осмысленно и с пользой. Это область, в которой действует сознание самоидентичности. Слабое чувство самоидентичности заставляет человека ожесточённо стремиться быть таким, как все, обычно ориентируясь на свою социальную группу; на это уходят практически все его силы. С другой стороны, сильное чувство самоидентичности выражается в независимости и доверии к себе, позволяющим человеку использовать свои силы на пользу другим. Основа такого чувства самоидентичности закладывается в первые годы жизни, когда при благоприятных физических и моральных условиях рождается то глубинное доверие к себе, на котором зиждется всё последующее развитие. Но крепость этого чувства самоидентичности и сама зависит от того, насколько человек – в меру своих способностей и поскольку это позволяют обстоятельства – наделяет свою жизнь смыслом.

Роджерс также интересовался вопросами смысла и ощущения жизни и нераскрытыми возможностями людей. Работа психотерапевта наиболее эффективна, если он не выдаёт себя за кого‑то лучшего, чем он есть на самом деле, и если он может принять других людей такими, каковы они суть. Человек может полагаться на свой личный опыт и находить в нём свой смысл. Впоследствии он ощутит, что воспринимаемое им как предельно личное есть в то же время предельно общее, и что важно не мнение других о тебе, а сознание, что сам достоин доброго отношения. Пусть человек ищет за внешним своим поведением – себя, каков он на самом деле. Только так он станет личностью, способной положиться на самоё себя, опирающейся на собственные ценности – ценности самостоятельности, совершенствования, индивидуальности, открытости, приятия мира и доверия к себе. Научи человека быть самим собой, и он будет развиваться не как животное, но как подлинно человек. Позже Роджерс применил свои взгляды к проблемам образования. Как только начала знания человеку преподаны – что, очевидно, тоже не может быть сделано в авторитарной манере, – он в силах, с небольшим руководством и вместе с другими, определять свою собственную дорогу в познавательном процессе. Это относится и к урокам, выносимым из жизни. Каждый, согласно Роджерсу, может научиться направлять свою жизнь и своё образование. Человек имеет соответствующий потенциал, и важно лишь помочь ему этот потенциал раскрыть. Все сочинения Роджерса иллюстрируют его веру в человеческие возможности.

Это, возможно, ещё справедливее в отношении Маслоу. В известной степени можно было бы назвать его лидером нового поколения гуманистов. Его основная мысль состоит в том, что люди по природе стремятся к развитию. Их главная задача вовсе не в обретении равновесия, как это предполагается фрейдистской теорией влечений и бихевиоризмом, – наоборот, призвание человека в росте. Люди прогрессируют к человеческому идеалу, если это позволяют наличные обстоятельства. Это – органическая потребность. Необходимые условия правильного развития состоят, в первую очередь, в возможности удовлетворить элементарные потребности в пище, тепле, безопасности, социальных связях и признании. Если соответствующих условий нет, возникают физические и умственные патологии. Когда же эти условия наличествуют, то существует и основа – о ней говорил и Эриксон – для дальнейшего развития: знания и умения, опыт и прозрения могут расти и накапливаться, и личность сможет достичь высшего знания, которое можно было бы назвать религиозным, – знания, позволяющего ей воспринимать мир более полно и индивидуально. Главное здесь в том, что личность описанного типа способна избежать того, что Маслоу называет худшей опасностью, грозящей человеку: утраты ценностей. Развивающемуся человеку открыт смысл существования. И хотя лишь немногие развиваются в самоактуализированную личность, в этом – наш долг перед собой. Самоактуализированные люди реалистичны и чувствуют фальшь; они мыслят тонко, но о вещах значительных; они антиавторитарны, но не слабаки; они неравнодушны к общественным проблемам, но блюдут сферу своего личного; они доверяют самим себе и позволяют другим быть на них не похожими. Вот, согласно гуманистической психологии, тип выдающегося человека.

Вопрос в том, кто в гуманистической психологии может быть назван гуманистом. Согласно гуманистам-психологам, гуманизм основывается на мнении, что человек должен быть понят как нечто реально существующее. Однако гуманизм как философия имеет более или менее определённую концепцию человека; какие элементы этой концепции мы находим в гуманистической психологии? Все гуманисты-психологи основывают свои теории на натуралистической концепции человека. Человек – продукт природы и наделён тенденцией к росту, которая нуждается в реализации. В частности, Роджерс и Маслоу демонстрируют исключительный оптимизм в отношении этого человеческого потенциала.

Человеческое единство – другой элемент, который фигурирует у всех гуманистов-психологов, с которыми мы здесь имеем дело. Но по существу лишь Фромм и Эриксон наполняют эту идею социальным содержанием. Идея человеческого единства на строго личностном уровне, сколь бы важной ни была сама по себе, не уделяет должного внимания роли власти в социальных реалиях и путям решения конфликтов. Властные структуры влияют на личностный рост и редко когда могут быть изменены чистыми руками. Сущностное родство всех людей (называющееся равенством) здесь подразумевается, но не явно. Человеческий потенциал рассматривается как нечто, к чему причастен каждый человек, но основное внимание уделяется сознательному индивиду. Лишь Эриксон, с его интересом к самоидентификации личности, всерьёз изучает положение в иных социальных слоях.

Понятие свободы также играет значительную роль у всех гуманистических психологов. Можно сказать, что все они оптимистично оценивают существование свободы, считая, что лишь некоторые душевные или социальные препятствия мешают ей проявиться. Это последнее относится опять же к Фромму и до некоторой степени к Эриксону, сознававшим необходимость для проявления человеческой свободы определённых социальных условий. И, наконец, разум: сознательная оценка ситуаций как нечто, несущее свою необходимую функцию, фигурирует только у Маслоу и Роджерса, тогда как другие рассматривают этот фактор скорее как второстепенный элемент.

Итак, мы видим, что элементы гуманизма как философии встречаются в различной степени у разных психологов-гуманистов. Нельзя сказать, что гуманистическая психология и гуманизм как убеждение суть одно и то же, но гуманистическая психология осуществляет важный вклад в гуманизм практический. Она подчёркивает важность опыта полной человеческой жизни – раскрытия человеческих возможностей (которые, возможно, переоценивает), креативности и наделения жизни смыслом. Всё это способствует самопознанию, открытости и свободе, сознанию своих границ и возможностей, личностной цельности, приятию самого себя и других. Вот положительные ценности гуманизма, и они проявляются в практическом опыте, способны направлять наше повседневное бытие. В мире гуманистической мысли, часто вполне рассудочной и притом не слишком эффективной, это – достижение, которое нельзя недооценивать. Дополняя психоанализ, гуманистическая психология, не требуя для своего применения особой выучки, сокращает путь от мышления к практике. Ибо легко забывается, что и содержание и ход мысли основываются на опыте. Гуманизм в главном – не способ мыслить, а способ жить. Вот почему гуманизм в его моральном аспекте охотно прибегает к элементам гуманистической психологии, а положения гуманистической психологии немаловажны для формирования гуманизма в целом.

С другой стороны, необходимо задаться и вопросом о возможных недостатках гуманистической психологии. Конечно, они имеются. Каждый из психологов-гуманистов внёс ценный вклад в эту науку, и в то же время каждый из них совершал промахи и не был свободен от предубеждений. Возможно, главное из таких предубеждений – это особого рода оптимизм, едва ли оставляющий место для неразрешимых проблем и конфликтов. К этому надо добавить недооценку власти рутины и ритуала, как и того факта, что часто оказывается нелишней известная сдержанность в том, что касается общественных отношений. Указанные недостатки усугубляются несколько великосветским характером гуманистической психологии, грозящим подменить собою подлинную философию жизни. Последнее в ещё большей степени относится к работам современных исследователей, которые будут обсуждаться позднее. В конце концов указанная тенденция может привести к иррациональному сектантству и эгоцентрическому бегству от жизни. И хотя не стоит вместе с водой выплёскивать из ванны ребёнка, это важный повод к тому, чтобы попытаться вписать применения гуманистической психологии, в частности эту психологию в её сочетании с современной групповой психотерапией, в более широкий человеческий и общественный контекст. В этом просматриваются свои методические преимущества. Возможность плодотворных перемен для индивида возрастает, если они осуществляются внутри более общего проекта изменений, если желаемые сдвиги в его поведении сопрягаются с изменением ситуации в семье, на работе и в обществе и если его личный эмоциональный опыт укладывается в осмысленное целое, которое может быть вербализировано. В таком случае у человека больше возможностей вместе с другими контролировать кризисные ситуации. Но много важнее то, что в предлагаемом нами образе жизни личный рост отдельного человека лучше всего способен служить общему человеческому предназначению. Очевидно, мы должны уважать собственный путь развития каждого, его собственный выбор. Но наша позиция содержит ещё и ту мысль, что несмотря на законное многообразие форм индивидуального бытия, налицо возможность быть человеческим существом, исповедующим общечеловеческие ценности и вписывающимся в общество, внутри которого эти ценности только и могут быть реализованы.

Перевод с англ. Анны Кудишиной