ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Весна 2005 № 2 (35)

НАША ХРЕСТОМАТИЯ

Гюйо (Guyau) Жан-Мари (1854 – 1888) – французский философ-позитивист, профессор лицея Кондорсе (Париж). Рассматривая духовные явления с точки зрения их биологической функциональности, он трактует нравственность как естественную необходимость, гарантирующую равновесное социальное и личное бытие индивида. По мнению Гюйо, в ходе духовной эволюции человека традиционные религиозные представления отмирают.

Жан‑Мари Гюйо «Мы не нуждаемся больше в догме»

Там, где прекращается положительное знание, ещё остаётся место для гипотезы и для той другой науки, метафизики, которая имеет своим назначением оценить сравнительное вероятие гипотез; знать, предполагать, всесторонне обсуждать, отправляясь от определённого предположения, т. е. искать – в этом, кажется, выражается вся сущность современного ума: мы не нуждаемся больше в догме. Религия, которая сама при своём происхождении была наивной наукой, стала в конце концов врагом этой самой науки; но в будущем ей придётся слиться – если она только сможет – с наукой же или с гипотезой истинно-научной, т. е. такой, которая, не выдавая себя за нечто большее, чем гипотеза, сама себя объявляет временной, считает себя полезной настолько, насколько широко предлагаемое ею объяснение мира и сознательно уступает своё место другой, более широкой гипотезе. Наука и искание стоят больше пассивного обожания. Если и есть что-нибудь вечное в религиях, то это стремление, которое их самих породило, а именно желание проникнуть, определить и объяснить всё то, что есть в нас и кругом нас, та непрестанная деятельность ума, которая не останавливается перед неизвестным фактом, которая проникает во всё, сначала смущённая, бессвязная – какой она и была некогда, – затем ясная, координированная и гармоничная, какой является современная наука. Что почтенно в религиях, так это именно зерно того пытливого ума научного и метафизического, который стремится теперь опрокинуть их одну за другой. Религиозное чувство в точном смысле слова не должно смешивать с тем, что можно было бы назвать метафизическим инстинктом: они глубоко разнятся друг от друга. Первое по мере развития науки осуждено на исчезновение, тогда как второй может видоизменяться до бесконечности, не исчезая. Инстинкт свободного умозрения соответствует прежде всего неискоренимому чувству, а именно чувству ограниченности положительного знания: он как бы некий живущий в нас отголосок вечной тайны вещей. Кроме того этот инстинкт соответствует другому непобедимому свойству ума, сознанию необходимости идеала, жажде возвыситься над видимой и осязаемой природой не только умом, но и сердцем.

***

Учение о благодати, в котором теологи проявляли столько хитроумия, присоединяет к высшему принципу морали, принципу любви, в высшей степени грубое антропоморфическое понятие благосклонности. Бога всегда представляли по образу и подобию абсолютных царей, расточающих милость по своему капризу; мы видим здесь одно из наиболее низких социморфических отношений, которое кладётся в основу отношений творца к его творениям. Оба элемента идеи благодати противоречат один другому: абсолютная любовь обращается к универсальному, благодать – к частному, отдельному. Некоторые существа, таким образом, исключаются из универсальной любви: это исключение выражается в лишении созерцания божества.

Божественное милосердие, понимаемое таким образом, уничтожает истинное братство, истинное милосердие, так как сам Бог, чуждый ему, совершенно не показывает нам его примера. Если мы верим, что Бог ненавидит и осуждает, то сколько бы Он ни запрещал нам личную месть, Он заставит нас разделять его ненависть и не уничтожит самого принципа мести, олицетворением которого он сам становится. Когда ап. Павел говорит: «Не позволяй злу побеждать тебя, а побеждай зло добром», то эта заповедь сама по себе является хорошей; но беда в том, что Бог первый нарушает эту заповедь и не побеждает зло добром. Делайте то, что я говорю вам, а не то, что делаю я сам. Разве в гимн милосердия и прощения, который мы привели выше, не врывается диссонансом характерная фраза ап. Павла: «Если твой враг голоден, дай ему есть, ибо этим ты соберёшь горящие уголья на его голову». Таким образом, видимое прощение превращается в утончённое мщение, которое предоставляется Богу и тем становится более страшным и которое под видом благодеяний, а может быть и лобзаний, «собирает» на голову другого пламя мести. Ваше собственное милосердие разводит в аду огонь для других. Эта печать неизгладимого варварства, пробивающаяся сквозь любвеобильные слова, это оскорбительное возвращение к животному инстинкту мщения, предоставляемого Богу, указывает на опасность введения теологического элемента в мораль любви. Другой опасной стороной религиозной морали, основанной на любви к божеству, является мистицизм, всё более противоположный современному духу и потому близкий к исчезновению. Человеческое сердце, несмотря на свою плодовитость в страстях всякого рода, всегда, однако, концентрируется вокруг небольшого количества взаимно уравновешивающих друг друга объектов. Бог и мир представляют собой те два полюса, между которыми распределяется наша чувствительность: каждый из нас более или менее выбирает между ними. Поэтому религиозные секты во все времена чувствовали возможность противоположения между абсолютной любовью к Богу и любовью к людям.

Цит. по книге «Иррелигиозность будущего», М, 1909.