ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Весна 2005 № 2 (35)

МНЕНИЯ

	МИЛОСЕРДИЕ как основа гуманизма
	Валерий Хазиев

Что такое милосердие? Чувство? Мысль? Слово? Действие? Или общественное явление, которое можно организовать и которым можно управлять?

Попытаемся заглянуть за ширму того внешнего, что именуют милосердием. Начнём издалека.

В животном царстве есть так называемый имитационный рефлекс. Механизм подражания, заложенный в недрах зоологического бытия, заставляет особь повторять поведенческий акт другой особи. Рыбы, идущие косяком, как по команде, копируют манёвр плывущих впереди. То же можно наблюдать и в стае птиц. Действие рефлекса подражания можно наблюдать и у высших животных. Механизм имитации эволюционно совершенствуется и приобретает у животных сложнейшие формы. Его отголоски есть и у людей. Вспомним заразительность зевания или ответ улыбкой на улыбку. Разумеется, у людей этот механизм поведения отодвинут на периферию регуляторов человеческих поступков. Но это в зоне осознаваемого поведения. А как на низшем этаже психики – на уровне бессознательного и подсознательного?

В подражании осуществляется синхронизация действий. Поведение одного как бы резонирует с поведением другого – почти как в механике. Эффект резонирующих струн известен почти каждому. А резонанс переживаний, хотя испытали и испытывают его многие люди, привлекает внимание лишь узкого круга специалистов-психологов.

Давайте рассмотрим бессознательные и подсознательные механизмы резонирующего поведения человека не как атавизмы, реликты или рудименты животных качеств, сохранившиеся в современных людях, а несколько иначе, оставляя за скобками демаркацию между зоологическим миром и социумом. Это отдельный, большой, сложный и интересный вопрос. Здесь я хочу предложить гипотезу о том, что резонансные переживания – это заглушённые всем историческим развитием рациональности сенсорные механизмы контакта предлюдей – семейства троглодитов (ископаемых людей). Поздние сознательные механизмы поведения, можно предположить, скрыли более ранние чувственные формы бытия сообществ предлюдей. У нас речь идёт о человеке ископаемом (fossilis) и человеке современном (recens).

Милосердие, на наш взгляд, – один из таких достаточно самостоятельных сенсорных механизмов, сохраняющихся у современных людей в форме бессознательных стимулов поведения. Чтобы понять, какую роль это чувство выполняло у троглодитов, попробуем проследить за его проявлениями у современного человека.

Милосердие – чувство, связанное с наличием как минимум двух индивидов: милосердствующего и обездоленного, вызывающего чувство милосердия. На первый взгляд, роль второго индивида пассивна. Но это, как увидим, не совсем верно. Зададимся вопросом: почему вид обездоленного существа может не вызывать у нас никаких стимулов к помощи ему? Ответ, вроде, лежит на поверхности: потому что мы – чёрствы, бездушны и т. д. Но почему же тогда в иной ситуации эта же чёрствая душа без видимой причины болит и ноет при виде обездоленного человека или даже бездомной дворняги? Раньше ругал попрошайку за лень, грязь, а тут вдруг полез в карман за мелочью. Ответ, что совесть заговорила, так же ничего не объясняет, как и прежние обвинения в бездушии и чёрствости. Вдумаемся, в самом деле, почему сотни раз вид немощных стариков и старух, просящих подаяние в подземных переходах, нас не задевает, а в другой раз совершенно бескорыстно мы бросаемся вдруг помогать?

«А чёрт его знает!» – сказал один мой знакомый в ответ на мои приставания с этим вопросом. Хорошо чёрту, но хотелось бы узнать и нам.

Чувство милосердия возникает в нас спонтанно, вдруг, нежданно-негаданно.

Во‑вторых, оно абсолютно бескорыстно, без расчёта. Если и есть корысть, мы её не осознаём, никак не фиксируем.

В‑третьих, это чувство возникает «из меня», изнутри, а не по чьему‑то совету, призыву, тем более – приказу.

В‑четвёртых, идущее изнутри чувство милосердия возникает как команда, как императив, отменяющий все прочие. Оно как бы подавляет и отменяет все остальные, становится властителем нашего бытия, внутреннего и внешнего, мысленного и практического.

Как оно возникает? Почему? Что оно такое? Не ответив на эти вопросы, мы не поймём сути милосердия.

Итак, чувство милосердия возникает спонтанно, непредсказуемо. И потому всё, что планируется заранее, как бы хорошо, нравственно оно ни было, не имеет отношения к милосердию. Это может быть хорошо, сто раз, миллион раз замечательно, но это что‑то другое. Если в моё желание помочь обездоленному вклинивается «трезвая мысль» (например, что отдам только то, без чего могу обойтись), то это не милосердие. Милосердие не расчётливо, не обдуманный шаг. Поэтому, если планируют – когда, где, кто, как, кому, сколько, за что, зачем и почему будут помогать, то это уже что‑то другое.

Милосердие – это боль, причем боль не локальная, сосредоточенная где‑то на отдельном пятачке души, а всеобщая, которая возникает и тут же гасит всё остальное в человеке: и чувственное, и сознательное. Потому милосердный и не может пройти мимо обездоленного, страдающего, униженного – боль не пускает. Оно не позволяет думать и рассчитывать – хватит или нет на молоко, не помру ли сам с голоду и так далее. Милосердие утопило в боли все другие чувства и мысли. Оно превращает на время человека в сомнамбулу, в бессознательное существо, вынув из самых глубоких уголков нашей души какие‑то древнейшие механизмы бытия (или со‑бытия) людей.

Мы полагаем, что в этот миг человек возвращается в состояние своего далёкого ископаемого предка, когда субъективный механизм, ныне называемый «милосердием», был, возможно, единственным достоянием людей, отличающим их от животных, единственным социальным качеством становящегося человеком троглодита. Боль милосердия отменяет (тормозит, обрывает, консервирует) все другие генетически более поздние чувства и мысли, все другие возможные степени свободы выбора, оставляя одно-единственное желание – помочь. Возможно, именно с этого качества человек начинался как коллективное существо.

Рембрандт. Автопортрет в облике нищего

Но как она возникает – эта боль? Ясно, что она провоцируется видом обездоленного. Но почему это происходит не со всеми и не всегда? Ведь есть и обратное явление – нам легче смириться со своей нелёгкой жизнью, видя, что другим ещё хуже. Почему вид одного из попрошаек, мимо которых проходил бесчувственно сто раз, вдруг может пронзить болью милосердия? Почему вид одних обездоленных «запускает» механизм милосердия, а других – нет?

Теперь придётся вернуться к механизмам имитации и резонанса, рассмотренным выше. Вид обездоленного провоцирует боль, минуя сознательные формы и каналы, подобно зеванию или смеху. Всё происходит как бы беспричинно и сознательно немотивированно – по принципу имитации, через которую просвечивает механизм резонанса. Чтобы сработал резонанс, нужна не только звучащая струна (боль обездоленного), но ещё и настроенность на эту волну резонирующей струны. Звучит беда страждущего, кричит его боль, которая в одних возбуждает резонансом отдающуюся боль, а в других нет. Последние, равнодушно или даже раздражённо бурча, проходят мимо. Но это не обязательно означает, что они вообще бездушны, чёрствы, в принципе не способны ощутить чужую боль. Они равнодушны до поры до времени. Не исключено, что кто‑то так и никогда не испытает боли сострадания, хотя в нашем тесном и неустроенном мире это маловероятно. Человек со своей способностью милосердия находится по сю сторону социального бытия. Эта способность есть демаркационная линия, отделяющая человека от биологического основания Homo sapiens. По ту сторону милосердия – нет ничего человеческого. Резонанс милосердия – глубинная основа человечности (гуманизма).

Когда же возникает этот резонанс? На наш взгляд, тогда, когда в обездоленном, в его жесте, или мимике, или в повороте головы, или в движении кадыка, или в блеске глаз, или в конфигурации бровей или ушей, или в мимолетной нотке голоса, или изгибе воротника рубашки, или в позе – хоть в чём‑то мелькнёт, появится то, что есть в данный момент в проходящем мимо человеке, хоть маленькая чёрточка – реальная, мнимая, мыслимая, настоящая, прошлая или даже предполагаемая в будущем. Резонанс возникает тогда, когда человек видит и чувствует в другом человеке самого себя. Это необъяснимое, мимолётное, неуловимое, но абсолютно созвучное со мной (внешне или внутренне) фиксируется не умом, не сознанием, даже не краешком ума. Не по умозаключению типа «дам бедолаге мелочь, никто от несчастья не гарантирован, и я в том числе, спаси бог от этого. Сейчас я помогу, случись, что со мной, может, тоже найдутся добрые люди». Если сработает такой механизм – это разумное деяние (сознательная благотворительность, филантропия), а не милосердие. Хороший поступок, но не милосердие. В нем есть расчёт, корысть, пусть даже лишь предполагаемая, отсроченная по времени и отодвинутая в возможность, но всё-таки есть. Милосердие как бездумно, так и бескорыстно полностью. При резонансе милосердия человек видит себя в обездоленном не умом, а, как раньше говорили, сердцем, т. е. подсознательно. Действует механизм резонанса и имитации одновременно. Чужая боль и беда, минуя или не доходя до сознания, охватывают человека сразу и целиком, упрощая его до одной единственной мгновенной и нестерпимой боли. Подсознание подменяет на мгновенье прохожего и просящего милостыню. Прохожий превращается по какому‑то признаку, который никак не отслеживается сознанием и помимо его воли, в грязного нищего. Чужая боль становится своей. Милосердие – это подсознательное психо-эмоциональное общение, контакт, единение с подобными нам существами, наидревнейшая форма социальности. Более того, милосердие – это диффузия, конвергенция внутренних миров людей. В резонансе милосердия соприкасается душа с душой непосредственно, а не через речь, слова или дела.

В ходе исторического развития люди выработали много хороших правил общежития. Но под этими культурными нормами оказалась погребённой та начальная, ничем не опосредованная (акультурная, асоциальная, доинтеллектуальная) форма взаимопонимания и контактов людей. Милосердие оказалось в зоне подсознательного (бессознательного), стихийного и спонтанного.

Прохожий в состоянии духовного резонанса чувствует не конкретную боль попрошайки, который в данный момент может её и не ощущать. Он чувствует боль всего общего им социума, как бы видит себя в роли общества в целом. Он отождествляет себя с «мы», сообществом, которое в лице этого попрошайки болеет и страдает.

Отметим, что для современного человека, с его рациональным мировоззрением, резонансная боль есть своего рода атавизм, отголосок первобытного способа контакта. Через пласты вековых культурных накоплений, отложившихся в исторических типах мировоззрений, которые в «снятом виде» (в гегелевском смысле) на ходятся в современном мировоззрении, вдруг на поверхность, пусть на мгновение, прорывается тот исходный способ взаимопонимания и общения, с которого началась вся культурная история человека. Боль милосердия спонтанна. И «виновато» в этом подсознание, которое, натолкнувшись на нечто подобное себе в другом человеке, на мгновенье соединяет людей в одно не расчленённое на отдельных индивидов общество. Милосердие – поэтому чувство не просто подсознательное, но и чувство социально-метафизическое. Боль милосердия – боль общественная, хотя возникает в отдельном человеке. Наличие милосердия – бесспорный факт, несомненное доказательство того, что человек принадлежит сообществу разумных существ, которые творят культурный пласт бытия. Испытавший чувство милосердия может быть уверен, что в нём есть первичное начало социума – человечность (гуманизм).

Чужая беда, абстрагированная от всего индивидуального, становится болью человека из‑за того, что подсознание отождествило обездоленного с обществом в целом, с «мы». Индивид в такой ситуации, как и его далёкий первобытный предок, ничего от себя импровизировать не может. Он вынужден действовать как нераздельное целое со своим обществом. Чувствуя боль, общество, в лице сострадающего индивида, стремится избавиться от неё. Отсюда и бескорыстная помощь себе подобному. Милосердие есть метафизическая подсказка индивидам и обществу пути сохранения друг друга для блага всех и каждого. Общество через механизм милосердия подталкивает нас на путь гуманизма, человечного развития, культурных способов выживания. Вылечить общество от болезни, а тем самым и самих себя, можно давая, милосердствуя. «Просящее общество», как и просящие милостыню люди, – это боль, которую могут излечить лишь те, кто способен на резонансные контакты, обладает чувствительностью к метафизическому общественному (гуманистическому) единству.

Надо полагать, что у наших далёких предков этот механизм милосердствования был одним из важнейших механизмов совместного выживания, противостояния внешним силам природы и внутренним зоологическим инстинктам. Оно, собственно, есть механизм преодоления животного эгоизма, «зоологического индивидуализма», т. е. первый шаг на пути солидарной, собственно человеческой социализации.

Разумность, на наш взгляд, выросла из осмысления этого способа духовного общения. Вначале это было не понимание в современном смысле, а сопереживание, совпадение состояний в полном индивидуально-общественном объёме. Когда разум окрепнет, он закроет этот способ общения, единения, отодвинет его на периферию способов духовного контакта людей. Очеловечивание людей начиналось с подсознательного уровня, ибо сознания в современном смысле ещё и не было. Милосердие было лишь основанием возникновения сознания, фундаментом его коллективности. И ныне, когда сознание чего‑то не может охватить, вдруг это древнее основание на мгновение отодвигает разум, вырывается из глубин и берёт проблему духовного единения (общения) людей в свои руки. И мы на мгновенье превращаемся в того человека, с которого люди начали свое восхождение к гуманистическому (культурному) существованию. Власть разума уже утвердилась, и пути назад нет. Но прошлое начало человечества в каждом из нас живо как наше собственное человеческое начало, основание всех наших гуманистических (культурных, социальных, человеческих) качеств.

Сегодня мы, бездумно отдав попавшему в беду, может быть, последний кусок хлеба (таким категоричным был этот механизм общественного благополучия в те далёкие времена – сильнее инстинкта самосохранения и сохранения потомства), быстро рассчитываемся с этим «кошмаром» прошлого и возвращаемся в «светлый» мир сознательного общественного бытия, где, быстренько подсчитав убыток, можем даже забрать обратно пожертвованное или ищем оправданий своей «глупости». Сознание позволяет, в отличие от милосердного общения, быть индивидуально счастливым даже во время чумы (если она тебя и твоих близких не коснулась), оно не допускает до себя требований подсознательного милосердия. Если последнее на мгновенье и вырвется на свободу, то сознание тут же накидывает на него узду «здравомыслия».

Есть ещё один момент, который надо подчеркнуть. Всё, что мы говорили до сих пор о самом объекте милосердия, сводилось к одному: он – попавший в беду человек, который как член общества свидетельствует о его неблагополучии. Вопрос – почему попал в беду – безусловно важен, но сейчас мы зададимся другим вопросом: почему именно этот, а не другой обездоленный провоцирует наше подсознание выйти из‑под контроля сознания? Почему не сознание, а подсознание проводит идентификацию человека и нищего? Если бы в этой процедуре участвовало сознание, современному человеку было бы легче. Он бы с лёгким сердцем мог придумать сотни и тысячи причин и оправданий, чтобы не расстаться с тем самым грошом, не говоря уже о более солидных жертвах. Например, отложил бы дело благотворительности до зарплаты или пока не пройдёт какая-либо опасность. Но совесть «срывает» сознание, оголяя подсознание с его способностью к непосредственному духовному контакту – милосердию.

	Рембранд. Нищий

Вспомним ситуацию: милосердие спонтанно возникает, когда человек неосознанно видит в попрошайке себя. Но невыбитый из колеи человек не может стоять с протянутой рукой, в обществе это не принято. Если бы мог, то стал бы таким же попрошайкой и никакой боли не испытывал. Всё дело как раз в этом. Дающий и просящий – по разные стороны общественно установленного. Нищий настолько унижен, что оказался за порогом стыда. Стыд – роскошь благополучия, жизни в рамках культурного бытия. Великий Гегель как‑то заметил, что «в стыде именно заключается отход человека от своего природного и чувственного бытия. Животные, не дошедшие до этого отхода, не знают поэтому стыда»*. Подсознательный резонанс милосердия срывает стыд, имитирует попрошайничество, оголяет моё единственное человеческое начало и умение быть единым с себя подобными, делает меня милосердным, что с позиции сознания бессмысленный поступок. А что бессмысленно, то с позиции «умного» человека глупо, не нормально, в интеллектуальном смысле бесстыдно. Став таким, я могу совершить «бесстыдный» поступок – дать милостыню. Между дающим и просящим происходит общение за пределами стыда. Помогая, человек становится снова абстрактным «человеком вообще», человеком любой эпохи и любого общества на любой временной точке истории. Сделав пожертвование, человек отдает дань прошлому человечества – и возвращает себе настоящее социальное время. Вместе с этим возвращаются трезвость, практическое разумение, утилитарные ценности, стыд, расчёт и т. д. – все атрибуты умного общественного человека.

Боль милосердия – это боль стыда, оставленного без своей разумной социальной опоры. Просящий шагнул за черту социальности. Вспомним совет Воланда Маргарите Николаевне: «Не просите! Никогда и ни у кого не просите!» Смысл этого совета сатанинский: сохраняйте благоразумные свои глупости, не теряйте своей исторической ограниченности, не провоцируйте милосердие. Превращение прохожего в просящего милостыню нищего есть отчуждение социальной ограниченности, конкретности, стыдливости разумной души. Неудивительно, что это болезненно, ибо современный человек вжился в эту конкретную культурность, спрятав в тайники подсознания свою исходную гуманистическую сущность – способность милосердия. Абстрактный (в этом смысле – идеальный) человек оказался окутанным толстым слоем тысячелетней культуры. Милосердствующий оказывает помощь не просто тому, кого пожалел (жалость тут ни при чем, она из области разумного бытия), а именно просящему милостыню. Просить помощь и просить милостыню – вещи абсолютно разные, даже противоположные. Уподобление кому‑то другому не вызывает боли, мы постоянно этим занимаемся, стараясь быть похожими на известных политиков, писателей, учёных, актёров, учителей, друзей и т. д. А уподобление тем, кто там, по ту сторону, означает «смерть» моей социальности, моего разумного бытия, разумно понимаемого человеческого облика. Здесь – превращение в далёкого дикого предка, который стоит на старте истории культурного накопления гуманистических средств общения и коллективного выживания. Современному человеку невмоготу снова оказаться в начале истории, там, откуда он бежал все эти годы, тысячелетия своей истории. Именно от этой перспективы снова оказаться у истоков истории откупается милостыней современный человек, он откупается от своего филогенетического прошлого. Обездоленный, вышедший на улицу попрошайничать, стал уже вне современного общества, выпал из него, стал «не одним из нас». Он внешне такой же, но его метафизическая суть иная, он на другой точке исторического вектора человечества. Поэтому его внешнее сходство со мной травмирует мое духовное состояние способом резонирования. Он напоминает мне, что во мне и в каждом из нас, благополучных, сидит такой же, как он, только спрятанный под культурными бутафорскими наслоениями. Если убрать декорации, за ней все мы одинаковы – бесстыдные, бессовестные, неразумные, но способные к милосердию, значит, всё ещё люди, способные быть людьми. Милосердие современного человека – это сопротивление упрощению до первобытной первозданности человеческого в человеке, борьба за свободу быть индивидуальным, а не тотально общественным. Милосердие современного человека – это уступка и одновременно сопротивление первичному духовному резонансу, стремящегося отменить накопленные тысячелетней историей культуры разумные способы общения, взаимопонимания, взаимопомощи. Чувство милосердия – эта смесь стыда и вызванной им боли – стоит на границе между «зоологическим человеком» и культурным общественным субъектом. Милосердие с той стороны, которая обращена к первобытному дикарю, есть боль, а с этой стороны, обращенной к нам, к сознанию, есть стыд.

Что же в итоге? Во‑первых, милосердие – это боль, мука. Во‑вторых, стыд. В‑третьих, в нём слишком мало полезного для современного общества, ибо последнее функционирует по законам культурных норм, а не подсознательных метафизических способов коммуникации людей. Идеал общества – состояние, когда ничто и никто не будет провоцировать милосердие.

И призыв к милосердию – не похож ли на призыв стать тем самым дикарём, социальность которого базировалась на рефлексе имитации и духовного резонанса? Призыв вернуться к тем формам социальности, которые были обусловлены не разумом, а инстинктами. То милосердие было милосердием из‑под кнута природной необходимости, оно было тотальным, безальтернативным, несвободным. Милосердие не может быть вызвано призывами и инструкциями. Оно было естественным проявлением возникающего из недр животного мира человека.

Если есть милосердие гуманистическое (культурное, сознательное), если оно будет создано и будет представлять собой непосредственное взаимодействие (проникновение) разумной духовности людей, то сегодня даже его контуры не наметились.

Истинное милосердие возникнет в далёком будущем, если это будущее у человечества есть, и оно будет не инстинктивным, а культурным милосердием, т. е. гуманизмом в истинном смысле этого слова.

* Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т. 1. С. 130.