Содержание сайта =>> Российское гуманистическое общество =>> «Здравый смысл» =>> 2005, № 2 (35)
Сайт «Разум или вера?», 10.09.2005, http://razumru.ru/humanism/journal/35/kruglov.htm
 

ТРУД и ТВОРЧЕСТВО

Александр Круглов

■ Это специфический способ выживания вида «человек», его ответа среде: не приспособить к ней своё тело, а приспосабливать среду к себе.

■ Это квинтэссенция, душа труда. Ведь тот неоценимый выигрыш, который дает труд как способ выживания в среде, над простым приспособлением к ней, тем и определяется, что позволяет реакцию на неожиданное, на нетиповой случай: творчество есть освоение-созидание нового.

■ Отсюда – первостепенное нравственное значение труда. Собственно, трудиться – это и значит в самом прямом смысле «делать добро». Созидать самое возможность Жизни, вкладывать свою лепту в дело общего выживания. Труд, буквально, – «добро-детель».

■ Творчество – душа труда, и миссия творчества та же – моральная. Что важно: в применении к творчеству не хочется употреблять слово «нравственность», но только – «добро». Добро есть нравственность творческая, способная выходить за рамки собственно нравов (помогающих выживать обычаев) к более точному ответу на конкретные, всегда по существу нестандартные ситуации.

■ …Увы, всякий инструмент (в данном случае труд) можно использовать и не по его прямому назначению; прилагать усилия можно и во зло. Можно использовать во зло и те плоды труда, которые были рассчитаны на добро. Однако не стоило бы называть трудом иной, как полезный – созидательный. Ломать – не строить…

■ …Но выходить за рамки, в том числе за рамки установившихся нравов, – значит их ломать. Добро то и дело вступает в конфликты с нравственностью, желая только «не нарушить, а исполнить»… Отсюда и распространённая идея, что разрушение – дело тоже творческое. Нет, творчество – это созидание. Ломать – не строить! Когда в яйце сформируется новая жизнь, она сама и расколет свою скорлупу, но тот, кто бьёт «скорлупу» чужую – конечно, не творит жизнь, а убивает её. Дорогого стоит, когда старые формы ломает выросший из них дух, но не чуждый культуре «формализм».

■ Нравственное значение труда – оно же и социализирующее значение. Разделение труда, без которого с давних уже пор труда почти не бывает – это наше существование в качестве части социального целого, и всякое общее дело – школа послушания этому целому.

Высказывалась мысль – и она по‑моему очень точная, – что разделение труда – это и есть искомая «соборность» (Малахов А. И. О научном смысле соборности).

Таким образом, нет труда без дисциплины, самоограничения; труд – это высокое рабство, «работа»; на «работе», на которую мы «ходим», цель и методы труда уже определены, наше дело – функция, и наше достоинство – трудолюбие как таковое, не спрашивающее, что, зачем и почему надо делать. «Лень – мать всех пороков», как свобода (понимаемая как праздность) – это сам порок (ибо нравственность – это узда).

■ Творчество, конечно, индивидуально, «разделения творчества» не бывает, – ведь интуиция, этот приёмник нового, входит только в отдельную голову. Что до дисциплины, то творческое настроение, как известно, может стимулироваться и режимом, какими‑то личными ритуалами, – и всё-таки главной в творчестве остаётся не дисциплина, а настроение, которое можно навеять, но которому нельзя приказать. Художник (чьё дело по определению творческое) не «ходит на работу», все его время – свободное, и всё – рабочее.

И творческие прозрения приходят столько же от труда, сколько от «лени». Творец может биться над какой-нибудь задачей до седьмого пота, а решение вдруг явится – во сне.

Творчество, особенно художественное, всегда в некотором конфликте с устоями общепринятости и на подозрении у добропорядочности. Творец непослушен и служит человеку в себе, то есть непосредственно человечеству, но никакому социальному целому. Он, как правило, социально неприкаян, нередко – изгой и даже по‑своему «мизантроп»…

Творчество – это радость Свободы, помноженная на радость Труда. Притом, что необходимая для творчества свобода – тяжела, творчество – это и крест.

■ Человек труда консервативен, он относится к творчеству с недоверием и опаской: уже во всякой попытке облегчения труда он видит подлый импульс найти лазейку от этой общей нравственной повинности. (Не случайно способы делать что‑то бывают так живучи.)

Трудолюбие ненавидит соблазн свободы. Труд – труден, и потребность трудиться должна быть поддержана долгом: труд должен быть общим нравственным законом. И награда за добродетель будет. Сама природа нас сделала «трудящимися», нам худо без этого рабства. Человек, говорят, без работы не может, стоит ему выйти на пенсию, как на него наваливаются все хвори, и т. д. Перед трудовой усталостью отступает сама мировая скорбь; послужив общему выживанию, мы получаем передышку от страха собственной смерти…

■ Для творческого человека труд не по его интересу – худшая форма несвободы, хуже тюрьмы, в которой человек оказывается лишь телом, тогда как постылое занятие делает его заключённым и душой. Безропотность, с которой «человек труда» идёт на рутинную скучную работу (то есть такую, в которой он только функция, а решают другие), для него непостижима, кажется ему героизмом. Толстой и Маркс беспокоились о том, каким образом гнёт нетворческого труда, представлявшегося им самым ужасным бичом человечества, разложить по справедливости на всех, тем самым дав каждому по нескольку лишних часов свободы в день. Торо был ближе к истине – он видел, что труд, который задают себе люди, даже и излишен, так как вызван вовсе не необходимыми, а искусственными потребностями. Но, наверное, не только Маркс и Толстой, но и сам «первый хиппи» Торо был бы немало удивлён, узнав, что совсем скоро в благополучных странах «проблема свободного времени», появившегося в результате возросшей производительности труда, превратится в социальный кошмар…