ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Лето 2005 № 3 (36)

ЛАУРЕАТЫ КОНКУРСА

Теория воссоединяющего стыда и этика гуманизма: пути взаимодействия
Евгений Новиков

уманизм и универсальная этика. Одним из магистральных направлений научного поиска в современной этической теории и одновременно важнейшей практической задачей на пути глобализации современного мира является создание универсальной (глобальной, планетарной, общечеловеческой) этики. Под последней понимается система ценностей, которая могла бы стать основой для единого культурного пространства всего человечества в будущем или, по крайней мере, в рамках которой уже сейчас приходится вести так называемый диалог цивилизаций. Иными словами, глобальная этика призвана найти такие безусловные ценности, которые содержатся во всех культурах и принимаются представителями всех этносов, социальных групп и классов, как верующими разных конфессий, так и атеистами. Можно сформулировать главную задачу универсальной этики и по‑другому: она должна выработать такие определения добра и зла, которые были бы приемлемы для всех людей, ибо на данный момент то, что признаётся добром в одном обществе, может оказаться злом в другом, и наоборот, а это, в свою очередь, чревато нарастанием различных видов экстремизма (в чём мы достоверно убеждаемся в последние годы) и с лёгкостью может перерасти в Третью мировую войну.

Очевидно, что гуманизм по своим замыслам и практическим методам их осуществления (единство первого и второго следует из самой этимологии термина, данного Полом Куртцем в качестве синонима слову «гуманизм», – eupraxophy, что означает единство мудрости и практики добра) претендует на то, чтобы стать такой глобальной этикой (и замечу: у него есть для этого все основания). Куртц указывает на общечеловеческий характер гуманистических ценностей: «Гуманисты дорожат многообразным набором добродетелей или достоинств. Эти добродетели связаны с простыми и общепринятыми моральными нормами. Под последними я разумею фундаментальные принципы, которые всякая нравственно развитая личность будет признавать таковыми в межличностных и социальных коммуникациях; это ключевые этические принципы, которые должны уважаться каждым из нас (курсив мой. – Е. Н.)» [1, с. 7]. Далее автор пишет, что, хотя основные моральные нормы в цивилизованных странах большинством людей в целом признаются нравственно обязательными, «они (эти нормы. – Е. Н.) нуждаются в постоянном обосновании, как со стороны разума, так и со стороны чувств, для того, чтобы посредством морального воспитания продолжать культивировать их в молодёжи, делая их составной частью характера каждого зрелого человека» [1, с. 8].

Пол Куртц создаёт оригинальную и элегантную классификацию гуманистических добродетелей [1, с. 8‑9]. Все они делятся на три больших группы: 1) так называемые «три стержневые моральные добродетели», 2) добродетели взаимоотношений с другими людьми и 3) личные добродетели. К первой группе он относит мужество, «нужное, чтобы достойно жить и бороться за лучшую жизнь, преодолевая трудности и добиваясь поставленных целей», познание, «интегрирующее в себе критическое мышление и этическую рациональность», и заботу, «проявляющуюся в таких качествах, как сострадание и человеколюбие». Во второй группе он выделяет 4 подгруппы: 1) нравственная чистота (сюда Куртц относит правдивость, обязательность, искренность, честность), 2) способность оправдывать доверие (верность, надёжность), 3) доброжелательность (добрая воля, непричинение вреда себе подобным, непричинение ущерба частной и общественной собственности, уважение к добровольности в сексуальных отношениях, благотворительность), 4) справедливость (благодарность, ответственность, терпимость, готовность к сотрудничеству). В третью группу гуманистических добродетелей философ включает независимость, благоразумие, самодисциплину, самоуважение, креативность, сознательность, жизнеутверждающую установку, заботу о здоровье, жизнерадостность и эстетический вкус.

Я, в целом принимая такую классификацию добродетелей и учитывая общечеловеческий характер гуманизма, расширил бы состав «стержневых моральных добродетелей» гуманизма с 3 до 5. Я бы включил сюда отдельными пунктами, помимо мужества, познания и заботы, ещё ненасилие и способность испытывать чувство стыда и угрызения совести. Выбор мной именно этих двух моральных качеств не случаен именно в плане адаптации гуманизма к требованиям, предъявляемым к универсальной этической теории.

Два вида морального зла и два способа их преодоления. Как уже было сказано выше, главную задачу глобальной этики можно сформулировать как отыскание универсальных определений добра и зла, с тем, естественно, чтобы у всех людей было единое представление о том, за что и с чем необходимо бороться. Но очевидно, что, прежде чем бороться с каким-либо явлением, нужно изучить его причины и природу.

Исследователи проблемы морального зла указывают, что оно имеет два принципиально разных источника и соответственно два проявления: враждебность и распущенность. «Первая вырастает из активного стремления к самоутверждению за счёт другого человека и выражается в различных модификациях отрицательного отношения к нему. Вторая коренится в нежелании сопротивляться внешнему давлению и владеть своими собственными побуждениями» [2, с. 18‑19]. Можно сказать иначе: враждебность есть самоутверждение путём насилия, а распущенность – предпочтение приятного полезному, принесение собственной пользы в жертву удовольствиям.

Для нейтрализации первого вида зла – насилия – этика разработала весьма обширную, ясную и убедительную программу ненасилия. В данной работе я не буду подробно останавливаться на ней, ибо этика ненасилия уже может похвастаться успешным опытом реализации на практике (например, в деятельности М. Ганди, М. Л. Кинга) и разнообразными примерами теоретического осмысления (например, в трудах американского профессора Джина Шарпа, польского профессора А. Гжегорчика, российских учёных А. А. Гусейнова и Р. Г. Апресяна).

Гораздо хуже обстоит дело с осмыслением второго вида зла – распущенности.

Стыд в истории философии. В уже цитированном исследовании известного отечественного этика А. П. Скрипника «Моральное зло» отмечается: «Враждебность и распущенность как проявление морального зла воспринимаются массовым сознанием по‑разному: если первая считается несправедливой, то вторая – постыдной, непристойной» [2, с. 45].

Проф. А. В. Разин даёт стыду следующее этическое определение: «Стыд – моральное чувство, возникающее в связи с осуждением своего поступка, мотива поведения или какого-либо собственного недостатка. В отличие от совести, которая является исключительно внутренней реакцией нравственного самосознания на нарушение моральных требований, стыд связан с опасением осуждения поступков или недостатков со стороны окружающих. Чувством, противоположным стыду, является гордость, которая возникает как результат положительной нравственной самооценки» [3, с. 552].

	Джон Брейтуэйт

В истории философии содержится множество примеров внимания к проблеме стыда и позитивной его оценки. В западноевропейской традиции первым философом, который рассматривал нравственное значение стыда, был, по‑видимому, Гесиод. Его поэма «Труды и дни» апеллирует к чувству стыда греческого народа в связи с утерей последним обычаев «золотого века». Демокрит считал высшим видом стыда стыд перед самим собой (или, как мы бы сейчас сказали, совестью). У Платона стыд – это добродетель, элемент другой добродетели – умеренности. Русская религиозная философия рассматривает стыд как одну из основных этических категорий, а В. С. Соловьёв вообще относит его наряду с жалостью и благоговением к «первичным данным нравственности». Стыд для него – это то, что отделяет человека от низшего, понимаемого как его животная природа. Развиваясь, стыд переходит в чувство совести, понимаемой как сублимированный стыд. Е. Н. Трубецкой рассматривает стыд как аффект, чувство в противоположность совести как самоопределению разума в человеческих отношениях, которое может сопровождаться либо не сопровождаться аффектом стыда. Оригинальную трактовку стыда предложил русский космист Н. Ф. Фёдоров. Будущее человечество возможно как осознание стыда перед ушедшими поколениями и последующего их воскрешения техническими средствами. Таким образом, у Фёдорова стыд имеет глобальное значение и обеспечивает преемственность поколений.

Многие видят насущную необходимость универсальной этики в первую очередь в том, чтобы навести мосты понимания между исламским миром и западной цивилизацией ввиду усиления экстремистских настроений в среде мусульман. Мне кажется, это ещё один убедительный аргумент в пользу того, чтобы гуманизм взял «на вооружение» стыдливость как одну из основных добродетелей, ибо, как отмечает известный исследователь исламской этики А. В. Смирнов, «рассматривая отдельные предрасположенности-ахлях, мусульманские авторы нередко называют в качестве важнейшей похвальной (курсив мой. – Е. И.) стыд (хайа). Положение о важности стыда можно считать общепризнанным в исламе. В его подтверждение обычно приводят два хадиса (предания о жизни пророка Мухаммеда. – Е. Н.), в которых Мухаммед утверждает, что стыд относится к вере (т. е. верующему следует быть стыдливым) и что в стыде заключено всё благо… Появление стыда у подростка… считается первым проявлением зрелого разума и стремления к добропорядочности [4, с. 265].

А теперь, ненадолго отвлекаясь от основной темы работы, обратимся к проблеме преступности и зададимся вопросом, а нет ли некоторой корреляции между уровнем стыдливости и уровнем преступности в обществе.

Борьба с преступностью. В популярном учебнике «Криминология» отмечается: «Борьба с преступностью… это одна из сфер социального управления, обеспечивающая воздействие: а) на причины и условия, порождающие преступления и преступность, влияющие на их развитие; б) на саму преступность в целях предупреждения и пресечения её самодетерминации, недопущения рецидива преступлений» [5, с. 377]. Первым среди наиболее важных основополагающих начал борьбы с преступностью авторы этого учебника называют «примат предупредительной деятельности над правоохранительной, а в предупредительной деятельности – примат мер по оказанию социальной помощи нуждающимся в ней над предусмотренными законом ограничениями, приоритет мер убеждения перед принуждением. Именно это создаёт стабильную основу для решения человеком своих проблем в рамках закона» [5, с. 388‑389].

Кажется необъяснимым тот факт, что в 1980 г. коэффициент преступности (число зарегистрированных преступлений в расчёте на 100 тыс. чел. населения) в СССР составлял 576, тогда как в некоторых демократических и вроде бы благополучных странах много выше: во Франции – 4876, в Англии – 5459, в ФРГ – 6198 [5, с. 277]! Для США этот показатель на 1980 г. мне неизвестен. Зато на 1975 г. коэффициент преступности в США составлял 5298, в то время как в СССР – 472. В России в 1999 г. этот показатель составлял 2053 [6, с. 9]. Так что несмотря на широко распространённое уважение к западным политическим системам и даже преклонение перед ними, в этих странах чудовищно высокий уровень преступности, и это не одномоментный кризис, а стабильное состояние!

В то же время в таких странах, как Швейцария, Ирландия, Болгария, ГДР (в период её существования), Коста-Рика, Перу, Алжир, Саудовская Аравия, Япония и Непал, уровень преступности является низким. Например, в Болгарии в 1985 г. коэффициент преступности составлял 245 (в Великобритании того же периода – 7258) [5, с. 277]. Даже беглый обзор стран показывает, что никакой строгой корреляции ни с политическими режимами, ни с территориально-административным устройством, ни с состоянием экономики у уровня преступности не прослеживается. Вероятно, существует какая‑то корреляция, не выразимая в цифрах. И такую корреляцию нашёл профессор права Джон Брейтуэйт из Австралии.

Теория воссоединяющего стыда. Изучая статистику преступности в разных этносах и параллельно знакомясь с этнографическими исследованиями менталитета, Брейтуэйт обратил внимание на то, что уровень преступности ниже там и тогда, где и когда шире распространено чувство стыда. Распространённость этого чувства среди тех или иных этносов Брейтуэйт связывает с укоренённостью в их менталитетах двух свойств: коммунитарности и взаимозависимости. Если достаточно отношений двух людей, чтобы говорить о взаимозависимости, то о коммунитарности можно судить только применительно к обществу в целом.

Коммунитарность, можно сказать, – это вся совокупность взаимозависимостей. Взаимозависимость, в свою очередь, не обязательно предполагает чувства общности, взаимопомощи и поддержки: о взаимозависимости можно говорить и при характеристике отношений между судьёй и обвиняемым. «Таким образом, для того, чтобы общество было коммунитарным, плотно переплетённая ткань взаимозависимостей должна обладать особым видом значимости для населения. Взаимозависимости должны представлять собой отношения привязанности, порождающие личные обязательства перед данным сообществом. Они должны восприниматься не как отношения взаимовыгодного обмена, но как своего рода выражение чувства долга перед группой… Коммунитарность, таким образом, является полной противоположностью индивидуалистическому началу» [7, с. 133]. Думаю, что не слишком погрешу против истины, если предположу, что коммунитарность – это, в сущности, то же, что солидарность, коллективизм или, если угодно, соборность.

Итак, основные постулаты теории воссоединяющего стыда можно представить в следующих тезисах.

1. Уровень преступности в обществе тем ниже, чем выше в нём распространено чувство стыда.

2. Внушение чувства стыда происходит легче в тех обществах, в которых ярче выражены коммунитарность и взаимозависимость.

3. Неодобрение, как правило, неэффективно, если его выражает чужой для наказываемого человек. Другими словами, репутация с точки зрения близких знакомых имеет для людей большее значение в сравнении с мнением или действиями чиновников уголовного правосудия.

4. Особо действенным оказывается такое неодобрение, которое высказывается в рамках уважительного отношения к провинившемуся.

5. «Контроль над преступностью наиболее эффективен в том случае, когда эту задачу реализуют в первую очередь члены сообщества, пытаясь воздействовать на преступника – устыдить его, а затем всесторонне участвуя в его реинтеграции в местное законопослушное общество. Низкий уровень преступности наблюдается в тех обществах, где люди не стремятся «заниматься каждый своим делом», где терпимость к поведенческим отклонениям имеет определённые пределы и где местное сообщество предпочитает самостоятельно решать свои проблемы с преступностью, а не взваливать их на профессионалов» [7, с. 27].

Таким образом, теорию воссоединяющего стыда можно отнести к числу концепций так называемого «восстановительного правосудия» (restorative justice) – весьма перспективной области исследований. Кстати, считаю, что сообщество гуманистов непременно рано или поздно придёт к тому, что включит восстановительное правосудие важным пунктом в свою программу.

Итак, общий вывод вытекающий из теории воссоединяющего стыда, такой: «…Вразумляющий социальный контроль – гораздо более эффективное средство обеспечения законопослушности граждан, чем контроль репрессивный, карательный» [7, с. 29].

Но что значит теория воссоединяющего стыда? Что такое воссоединяющий стыд?

Клеймящий стыд и воссоединяющий стыд. Брейтуэйт неустанно повторяет, что его теория касается воссоединяющего стыда (shame management through reintegration) и не имеет ничего общего со стыдом клеймящим. В данном контексте популярными синонимами слову «клеймение» являются термины «стигматизация», «навешивание (или наклеивание) ярлыков» и «лейблинг». В Российской социологической энциклопедии сказано: «Теория "наклеивания ярлыков" (лейблинга) (от англ. labeling – приклеивание ярлыка, этикетки) – теория, согласно которой реакция на девиантное поведение может оказывать сильное влияние на то, как люди воспринимают самих себя и как они воспринимаются окружающими. Нередко, если внешний вид или поступки отдельных лиц воспринимаются как девиантные, люди стремятся каким‑то образом обозначить девиантность таких "нарушителей" ("наклеить ярлык" на нее) и применить к ним какую-либо форму наказания. Причём различного рода попытки социального контроля над нарушителями могут привести к усилению проявлений девиантности» [8, с. 563‑564]. Куртц имеет в виду то же, когда пишет: «История – нескончаемое повествование о мужчинах и женщинах, творящих жестокость над теми, кто на них непохож. А стоит лишь понизить статус человека, очернив его расу, род, этническое или национальное происхождение, класс, так сразу же становится легче попирать его личное нравственное достоинство» [1, с. 108].

Негативная роль клеймящего стыда (и изоляции осуждённого в тюрьме) понимается и нашими отечественными криминологами. Так, в учебнике «Криминология» сказано: «Конечно же, человека, совершившего преступление, нельзя «вырывать» из системы нормальных социальных связей, отношений и лишать свободы, если это не является единственной мерой пресечения его преступной деятельности и предупреждения появления новых жертв, нового серьёзного вреда» [5, с. 391].

Подробнее феномен стигматизации на примере психически больных проанализирован в моей статье [9]. Брейтуэйт же обращает внимание читателей на то, что клеймение всегда нежелательно, в отношении же к провинившимся людям оно просто опасно, и если на человека, совершившего преступление, повесить ярлык «преступник» (окружающие будут бояться и презирать его, работодатели – отказывать в приёме на работу и т. д.), то ему ничего не останется, кроме как примкнуть к субкультуре таких же, как он, отвергнутых людей и там уже полностью втянуться в криминальный образ жизни.

Суть действия чувства воссоединяющего стыда, как оно переживается индивидом, нарушившим некую моральную норму и теперь укоряемым, чтобы быть вновь принятым в социум, отлично отражена в очень проницательном афоризме Пола Куртца: «…Любить других – не значит желать, чтобы они хотели того же, что и мы, а уметь хотеть того, чего хотят они сами» [1, с. 99]. Когда человек стыдится своего поступка, он начинает сожалеть о нём и думать о нём так же, как думают окружающие. В дальнейшем в аналогичных ситуациях такой человек, прежде чем совершить поступок, представит сначала, как отреагирует на него общество. Иными словами, человек, прошедший через горнило чувства стыда, сумеет в будущем хотеть от себя того, чего хотят от него другие. А по определению П. Куртца, это и есть истинная любовь. Таким образом, как мы видим, чувство стыда во многом родственно чувству любви.

Эмпирические подтверждения теории воссоединяющего стыда. В связи с тем, что чувство стыда невозможно измерить, прямые доказательства в подтверждение теории получить просто нереально. Зато есть масса косвенных доказательств, и в литературе их можно обнаружить в большом количестве, относящихся как к разным историческим периодам, так и к разным этносам.

В первую очередь, конечно, в пользу теории говорят разнообразные социологические опросы. Кроме того, можно предположить, что в обществах, где чувство стыда в связи с преступным поведением переживается острее, большее число убийц после своего преступления будут сводить счёты с жизнью. И такие данные уже имеются. Например, Уолпину удалось обнаружить, что в Англии пропорциональное соотношение убийц, покончивших с собой до ареста, и общего числа людей, приговорённых к наказанию за убийство, постепенно снижалось с 3 человек из 4 в 1929 г. до 1 из 4 в 1967 [7, с. 180]. Далее, процент раскрываемых преступлений вследствие явки с повинной также, вероятно, отражает уровень чувства стыда в обществе. Можно выделить и другие, довольно объективные корреляции, и всё равно они будут сохранять определённую долю условности и относительности.

Об огромной роли стыда в культуре человечества свидетельствует множество данных. Так, к примеру, «…в народных судах Кубы и Китая словесное осуждение проступка обычными гражданами является частью судебной процедуры… Практически универсальной санкцией, применяемой к врачам, совершившим профессиональные нарушения, является разговор с ними коллег или представителей администрации клиники "с глазу на глаз". Затем, если это не помогает, к разговору привлекаются другие участники, и уже последняя мера – вынесение дела на официальную комиссию. В соответствии с освящённой временем морской традицией "мачта капитана", капитан в присутствии остальных членов команды, собравшихся на палубе, мог вынести порицание моряку, заснувшему на вахте, с целью пристыдить его» [7, с. 97].

Что касается Брейтуэйта, то его теория родилась при изучении им нравов и криминогенной ситуации в Японии, и большая часть примеров из его книги относится именно к Стране восходящего солнца. Так, исследователь обращает внимание на то, что за период с 1976 по 1980 гг. количество убийств в Японии сократилось на 26 %, в то время как в США за тот же период этот показатель вырос на 23 % [7, с. 100]. Причем уголовные законы в Японии – довольно гуманные и либеральные, к тюремному заключению приговариваются там менее 10 % заключённых, две трети из которых получают срок условно. В Соединённых Штатах срок в тюрьме отбывают 45 % осуждённых за преступление, тогда как в Японии – менее 2 % [7, с. 101]. Об огромной роли чувства стыда в менталитете японцев можно судить и по тому факту, что, когда несколько лет назад в Токио молодой констебль изнасиловал женщину, шеф его участка ушёл в отставку. Родители иногда совершают самоубийства, если их детей арестовывают за совершение особенно неприемлемых с точки зрения общества преступлений. Когда самолёт-истребитель столкнулся с гражданским авиалайнером, вызвав его падение, министр обороны подал в отставку.

Примечательно, что в конце японского варианта «Красной шапочки» злой волк падает на колени и слёзно обещает исправиться, тогда как в известной всем нам сызмальства версии этой же сказки волка попросту убивают.

Советский Союз мог похвастаться чрезвычайно низким уровнем преступности. Мне кажется, это было возможным из‑за высокой солидарности советских людей. Советский ребёнок страшно боялся не быть принятым в пионеры. Комсомолец опасался быть изгнанным из комсомола. А уж если члена партии исключали из неё, множество жизненных дорог перед ним становились закрытыми. Практически на каждом советском предприятии собирались товарищеские суды. Таким образом, каждый советский гражданин был жёстко вписан в общественную систему. Как сказал бы Брейтуэйт, советское общество было в высокой степени коммунитарным.

Методы внушения чувства воссоединяющего стыда. Считается, что инвестиции государства в образование – наиболее эффективные. Я бы добавил, что инвестиции в воспитание – вообще жизненно необходимы, ибо государство постольку и существует, поскольку все его жители проходят процесс социализации и усвоения своих ролей в самых разнообразных сферах жизни. Поэтому стыдливость как добродетель нужно прививать подрастающему поколению, как говорится, с яслей, и, к счастью, в современной педагогике накоплено множество способов делать это. В школе – и это уже успешно проверено на советском опыте – воспитывать чувство стыда могут стенгазеты с высмеиванием наиболее провинившихся учеников, в трудовых коллективах – доски позора. Существует и масса других способов внушения чувства стыда. Это и так называемые «круги заботы», и «семейная модель» (беседы с родными преступника), и «соседский контроль», и встреча до суда жертвы преступления и обвиняемого с помощью профессионального медиатора (посредника) с целью их примирения (большой процент уголовнььх дел после таких встреч закрывается по статье о примирении сторон). Все эти методы успешно разрабатываются и применяются в рамках восстановительного правосудия.

Но А. В. Разин совершенно справедливо отмечает, что «стыда оказывается недостаточно для реального общественного контроля за поведением» [3, с. 552]. Действительно, если бы стыд был единственной формой регуляции поведения, то вся правоохранительная деятельность сводилась бы к культивированию в обществе чувства стыда, а это, разумеется, было бы непростительным редукционизмом. Примерно о том же говорит и Пол Куртц: «Индивид может придерживаться моральных установлений своей социальной группы и внешне сообразовывать своё поведение с предъявляемыми к нему требованиями, однако мотивироваться оно может страхом перед наказанием со стороны родителей, учителей, государства или Бога. Разумеется, мы не считаем такую мотивацию вполне моральной» [1, с. 91]. Поэтому, как далее отмечает А. В. Разин, «общество начинает стимулировать развитие более глубоких уровней нравственного самосознания личности, не сводящихся к автоматической реакции на нарушение того или иного требования, а действующих на основе всей совокупности нравственных представлений» [1, с. 552]. Под «более глубокими уровнями самосознания личности» следует понимать в первую очередь совесть. В России уже существует специальный орган, который мог бы на первых порах координировать воспитательные программы внушения чувства воссоединяющего стыда, – Межведомственная комиссия по социальной профилактике правонарушений Правительства Российской Федерации. Кроме того, очень эффективным средством влияния на общественное мнение были и остаются СМИ. И тем не менее не стоит абсолютизировать теорию воссоединяющего стыда. Прав академик А. А. Гусейнов, когда пишет: «…Нельзя политический институт поднимать до уровня нравственной инстанции. Возможный вред от такой подмены состоит не только в том, что непомерно расширяется сфера и многократно увеличивается мощь политических решений. Много опасней то, что дезавуируется мораль, которая в своих простых истинах, удостоверяемых умом и чувством каждого человека, как раз и выражает общее благо, некие действительно фундаментальные основы общественной жизни» [10, с. 79].

Поэтому пусть теория воссоединяющего стыда будет для гуманизма ориентиром в поиске надёжного основания для совместной жизни людей всех национальностей, всех стран, всех континентов. И пусть наконец этика гуманизма станет тем началом, той универсальной этикой, которая сделает людей ближе друг к другу и во имя будущих поколений убережёт мир от антропогенной катастрофы.

Литература

1. Куртц П. Мужество стать: Добродетели гуманизма: Пер. с англ. // Здравый смысл: Спец. вып. М., 2000.
2. Скрипник А. П. Моральное зло в истории этики и культуры. М.: Политиздат, 1992. С. 18‑19.
3. Разин А. В. Стыд // Словарь философских терминов / научная редакция проф. В. П. Кузнецова. М.: ИНФРА‑М, 2004.
4. Смирнов А. В. Классическая арабо-мусульманская мысль // История этических учений: Учеб. / Под ред. А. А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2003.
5. Криминология: Учеб. для вузов / Под общ. ред. д‑ра юрид. наук, проф. А. И. Долговой. 2‑е изд., перераб. и доп. М.: НОРМА, 2003.
6. Лунев В. В. Предисл. к кн.: Кларк Р. Преступность в США. Замечания по поводу ее природы, причин, предупреждения и контроля. М., 2002.
7. Брейтуэйт Д. Преступление, стыд и воссоединение / Пер. с англ. Н. Д. Хариковой; под общ. ред. М. Г. Флямера; коммент, д‑ра юрид. наук, проф. Я. И. Гилинского. М.: МОО Центр «Судебно-правовая реформа», 2002. С. 133.
8. Осипов Г. В. Теория «наклеивания ярлыков» (лейблинга) // Рос. социол. энцикл: Под общ. ред. акад. РАН Г. В. Осипова. М.: Издат. группа НОРМА – ИНФРА‑М, 1998. С. 563‑564.
9. Новиков Е. В. Отверженные. Об отношении общества к психически больным // Здравый смысл. 2004, № 4 (33). С. 36‑41.
10. Гусейнов А. А. Язык и совесть. Избранная социально-философская публицистика. М., 1996.