ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Лето 2005 № 3 (36)

IV РОССИЙСКИЙ ФИЛОСОФСКИЙ КОНГРЕСС

От редакции 24-28 мая 2005 года на базе Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова прошел очередной, IV Российский философский конгресс, ставший уникальным событием в культурной жизни страны: достаточно сказать, что количество принятых тезисов составило 3708, а число участников – 2250. В Конгрессе приняли участие учёные 22 стран. Наряду с пленарными заседаниями работа проходила в 25 секциях, 10 симпозиумах, 7 коллоквиумах и 27 круглых столах. Тезисы участников были опубликованы издательством «Современные тетради» в 5 массивных томах. Предлагаем читателям подробное изложение доклада ректора МГУ им. М. В. Ломоносова акад. В. А. Садовничего, приветственное слово декана философского факультета МГУ проф. В. В. Миронова, резолюцию Конгресса и обзор симпозиума «Гуманизм как система ценностей: история и современность».

	ЗНАНИЕ И МУДРОСТЬ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ Из доклада на пленарном заседании IV Российского философского конгресса «Философия и будущее цивилизации»
	Виктор Садовничий

Действительно, разделение между наукой и мудростью, точнее, я бы сказал, между научным знанием и человеческой мудростью, существует. Не вдаваясь в глубины философии, проиллюстрирую это разделение на примере прогнозирования, предсказания, предугадывания следствий из вновь получаемого знания, следствий из причин явлений и событий.

Когда речь идёт о прогнозировании, мудрость всегда предостерегает от чего‑то, от каких‑то действий. Предостерегает, основываясь на прошлом опыте. Предостерегает во имя предостережения, охраняет во имя охранения. Наука в своих прогностических возможностях так действовать не может. Она не может предостерегать от получения какого‑то нового знания. Ибо пока такое знание не получено, то и предостерегать не от чего – знания просто нет. Это первое.

Второе. Даже в тех случаях, когда какое‑то новое знание получено, это не означает, что можно предсказать, предугадать все или какие‑то следствия, из него проистекающие. Известен факт, что в 1930‑е гг. президент США Ф. Рузвельт поручил своей администрации провести обширное исследование в области перспективных технологий. Как оказалось впоследствии, учёные и инженеры не смогли тогда предсказать появление ни телевизора, ни пластмасс, ни реактивных самолётов, ни искусственных органов для трансплантации, ни лазеров, ни даже шариковых ручек! А ведь физические эффекты, которые были использованы при создании этих технологий, к тому времени были открыты и хорошо изучены.

Именно по этой причине лично я не принимаю на веру рассчитанные на длительные промежутки времени научные, а тем более технические, технологические прогнозы. Я думаю, что генеральное направление в развитии науки наступившего столетия будет связано с повышением эффективности её прогностической функции (я, конечно, имею в виду научное прогнозирование и такие известные его методы, как гипотеза, экстраполирование, интерполирование, мысленный эксперимент, научная эвристика и другие). В этом проявится научная мудрость. Естественно, для этого потребуется новый, более совершенный научный инструментарий. Но главное будет в другом. В том, насколько тесно и органично удастся сблизить между собой науку (теоретическое знание), вненаучное знание (обыденное знание, практическое знание, мифы, легенды) и политику (прагматическое использование знания в интересах власти и рынка).

Как профессиональный математик, занимающийся математическим исследованием сложных систем, добавлю следующее. Любой прогноз, в большей или меньшей степени, но обязательно опирается на какие‑то вычисления, какие‑то математические модели. На сегодняшний день математическая теория прогнозирования не располагает ни достаточно глубокой собственной теорией, ни удовлетворительным по широте охвата кругом областей применения, особенно важных с точки зрения практики. Это не может не сказываться на достоверности и долговременности обсуждаемых и предлагаемых прогнозов, чего бы они ни касались.

Прогнозирование будущего в гуманитарной науке кажется мне ещё менее убедительным, чем в естествознании. Мы можем уже сегодня в этом убедиться, анализируя состояние гуманитарного знания. Оно через «аксиому глобализации» как бы утвердило ныне весьма популярный в умах и подходах специалистов-гуманитариев и политиков тезис о «конце истории». Либерализм‑де победил окончательно, бесповоротно и вселенски. Странам, ещё не настроившимся на эту волну, нужно, как советует, например, основоположник теории открытого общества Карл Поппер, просто взять «японскую» или «германскую» модели государственного устройства и приложить их к собственной стране.

С научной точки зрения, с позиций научного прогноза этот тезис говорит не столько о «конце истории», сколько о конце гуманитарной науки. И не в третьем тысячелетии, а уже сегодня. Поскольку «история окончилась», то у неё не осталось ни области, ни предмета научного исследования: всё уже известно, всё открыто. Впереди только практические вопросы приложений. Пока же у человечества есть только два пути для того, чтобы заглянуть в будущее. Это наука и религия. Как заметил блестящий физик Стивен Хокинг, вера в правоту теории расширяющейся Вселенной и Большого взрыва «не противоречит» вере в Бога-творца, но указывает пределы времени, в течение которого он должен был справиться со своей задачей.

Наука, конечно же, бытует во времени, а, следовательно, имеет отношение к будущему. Но, как я уже говорил выше, опыт подсказывает, что прогнозировать развитие науки – дело неблагодарное. Для понимания этой ситуации важно иметь в виду следующее. В фундаментальной науке эпохальные прорывы, её развитие практически всегда связаны со снятием тех или иных запретов на границы познания, отказа от тех или иных устоявшихся убеждений, в том числе и заблуждений. Заблуждение в науке не означает невежества учёного…

От Аристотеля до Галилея развитие физики сдерживало убеждение в том, что её главной задачей является анализ движения тел, а не изучение изменения их движения. Аристотель говорил, что тело следует рассматривать как покоящееся. Галилей доказал, что состояние покоя есть частный случай движения. Ньютон выразил этот отказ от старого в своём первом законе: «Всякое тело остаётся в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если на него не действует сила, вынуждающая изменить это состояние». Появилась классическая наука.

Со времён Демокрита и до работ Э. Резерфорда был запрет на саму мысль о делимости атомов. Его сняли и высвободили ядерную энергию. Но при этом распространили неделимость на нуклоны. Затем от этого отказались и приняли кварковую модель нуклона с утверждением, что в свободном виде кварки существовать не могут. Теперь как будто и этот запрет на дальнейшую делимость элементарных частиц снимается, поскольку выдвинута гипотеза о существовании так называемой кварк-глюоновой плазмы, т. е. своего рода «смеси» из отдельных кварков и глюонов. Кто знает, не сделают ли завтра вывода о делимости кварков?

Считали, что человек не может покинуть Землю. Но он преодолел земное тяготение и вышел в космос. Народная мудрость «чем выше взлетишь, тем ниже упадёшь» оказалась верной лишь до скорости взлёта, меньшей 11,2 км/сек, – так называемой первой космической скорости.

С момента возникновения геометрии Эвклида существовал запрет на проведение из точки более одной прямой, параллельной заданной. Но вот пришёл Н. Лобачевский и снял этот запрет, создав неевклидову геометрию, а вместе с ней и новое мировоззрение.

Примеров таких немало. Свидетельствуют же все они об одном и том же: наука не терпит раз и навсегда установленных запретов и ограничений. Я уверен, что такая же участь уготована и концепции «конца истории».

Если, как это было в XX в., наука, вненаучное знание и политика останутся по‑прежнему разобщёнными между собой, будущее человечества станет ещё менее предсказуемым и в ещё большей степени окажется в зоне всё умножающихся рисков. Мне кажется, что между наукой и мировыми религиями, в том числе буддизмом, есть по крайней мере одна общая точка соприкосновения – принятие концепции бесконечности. Хотя бесконечность в науке и религии трактуется по‑разному, тем не менее она присутствует и там и там. А вот в политике такой концепции нет. Там торжествует конечность всего, и в первую очередь объективная конечность власти, самого властвующего субъекта. Но ведь никто из обладающих властью не хочет с такой конечностью смириться. А потому для продления власти, как говорят, все средства «хороши». И они используются повсеместно. По крайней мере, вся предыдущая история человечества не даёт достаточных оснований, чтобы утверждать обратное.

Резюмируя сказанное, попробую ещё раз ответить на вопрос: «Что же такое человеческая мудрость?» В отличие от знания, образованности, информированности, мудрость, в моём понимании, – это способность принимать и усваивать опыт жизни предыдущих поколений. Без этого невозможно развитие науки и культуры, а значит, и цивилизации. Но прошлый опыт мы не должны принимать как догму, как безжизненный абсолют. Его нужно усваивать творчески и критически. Наука только так и может развиваться.