ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2005/2006 № 1 (38)

ВЕЛИКИЕ УЧЁНЫЕ РОССИИ

		«Ведь это целиком личное дело…» И. П. Павлов о религии Глава из книги «И. П. Павлов в кругу семьи и друзей»
		Валерий Болондинский, Нонна Куприянова

До последнего времени в литературе бытовали противоречивые сведения о том, верил ли И. П. Павлов в бога или нет. Дискутировалось и его отношение к религии.

Научные труды И. П. Павлова, его письма и разговоры с ближайшим окружением свидетельствуют о том, что он был атеистом и материалистом и оставался таковым до конца своих дней. Он ясно понимал несостоятельность религии в вопросах происхождения Земли, человека, других аспектах, научное объяснение которых было уже очевидно. Тем не менее И. П. Павлов не был противником религии и считал, что она нужна, даже полезна.

	И. П. Павлов в конце 1890‑х гг.

В 1923 г. Евгений Михайлович Крепс, в будущем академик, однажды поинтересовался у И. П. Павлова его отношением к религии и к вере в бога. Иван Петрович в ответ на его вопрос сказал так: «Слушайте, господин хороший, что касается моей религиозности, веры в бога, посещения церкви, то это всё неправда, выдумки. Я семинарист и, как большинство семинаристов, уже со школьной скамьи стал безбожником, атеистом. Мне бога не нужно. Но человек не может жить без веры. Он должен во что-нибудь верить. Большевик, он верит, что коммунизм даст счастье человечеству, если не ему самому, то его детям, внукам. Эта вера даёт ему силу переносить голод и холод, драться на фронтах, сражаться за победу мировой революции, умирать за идею. Человеку религиозному, верующему в бога, силу придаёт вера, что есть высший судья, справедливый и милостивый, который за страдания, за праведные дела даст ему царствие божие на том свете. Эта вера помогает ему жить, терпеть горести, лишения.

Моя вера – это вера в то, что счастье человечеству даст прогресс науки. Я верю, что человеческий разум и его высшее воплощение – наука – избавят род людской от болезней, от голода, от вражды, уменьшат горе в жизни людей. Эта вера давала и даёт мне силы и помогает вести свою работу.

Почему многие думают, что я верующий человек, верующий в смысле религиозном? Потому, что я выступаю против гонения на церковь, на религию. Я считаю, что нельзя отнимать веру в бога, не заменив её другой верой. Большевику не нужно веры в бога, у него есть другая вера – коммунизм. Другую веру приносит людям просвещение, образование; вера в бога сама становится ненужной. Многие ли образованные люди верят в бога? (Хотя есть ещё немало верующих и среди них.) Надо раньше просветить народ, дать ему грамотность, образование, и вера сама ослабеет. А разрушать веру в бога, не заменив её ничем, нельзя».

Во многих книгах о Павлове затрагивается вопрос о его отношении к религии. Мы думаем, что окончательный ответ должен дать сам учёный. В этой главе мы решили опубликовать материал, составленный самим Павловым. Предположительно эти наброски И. П. Павлова являются черновиком письма, которое он собирался направить в Совнарком.

Учёный приводит ряд доказательств важности религии, главнейшим из которых является нравственное совершенствование человека, обращение к его совести, возможность покаяния, обращения к богу в период тяжёлых испытаний, всевозможных случайностей и жизненных ударов. В записках И. П. Павлова выражен протест против гонений на религию и служителей культа, против разрушения храмов. Проводится интересное сопоставление религии и науки и делается вывод о том, что они не противоречат друг другу, особенно в аспекте нравственного поведения личности.

Текст публикуется по материалу, хранящемуся в Архиве Российской академии наук в Санкт-Петербурге: фонд 259, опись 1 а, единица хранения 39.

Приводимое письмо И. П. Павлова является черновиком, в нём есть повторы, стиль некоторых фраз не отработан. Тем не менее авторы книги решили воспроизвести это письмо великого учёного целиком и не править его. Прекрасный стиль научных работ И. П. Павлова хорошо известен.

***

Президент XV Физиологического конгресса И. П. Павлов произносит вступительную речь

«Я должен признать, что чем дольше существует Ваш режим, тем дальше он отходит от крайностей, с которых он начал, давая место действительной реальности вместо теоретических построений. Обезличивание человека в крайней форме коммунизма сменяется вместе с деспотической диктатурой намёком на постепенное признание прав индивидуальной личности – что есть реальность. Но остаётся без малейшего прогрессирования Ваше практическое отношение к религиозному вопросу. А он один из капитальных. Давно уже, и даже особенно рьяными рационалистами признано, что религия есть историческая необходимость, а не обман, корыстная эксплуатация. Но, однако, разумный взгляд на дело должен убедить, что она и остаётся ещё необходимостью, если не для всех, то для огромного большинства даже культурного человечества. Я не буду доказывать, что это естественный инстинкт человеческого существа, обусловленный главным образом переходом его от близкой к животному миру ступени к ступени высшего образца человеческой натуры. Когда явилось человеческое сознание себя и окружающего его могучего грандиозного внешнего мира, явилось противопоставление себя этому миру – началась религия. При осложнении отношений первобытного человека к окружающей природе, сравнительно с животными, при глубоком невежестве человека относительно этой природы, подавляясь на каждом шагу случайностями природных явлений и собственной социальной среды, чтобы рассчитывать по‑человечески свою деятельность, он должен был верить в какой‑то закон природы, хотя бы в какую‑то более или менее постоянную связь. Этим законом было понятие бога, держащего всё в своих руках и в случае его расположения к вам не допускающего злых случайностей. Теперь наука улавливает постоянные связи явлений, устанавливает законы их, но исключается ли случайность совершенно, чтобы рассчитывать жизнь абсолютно точно? Конечно, нет. Мы остаёмся окружёнными ежедневными случайностями, и разве мы сами обеспечены от них наверное, как бы ни были мы образованны, внимательны и осторожны, а без уверенности в том, что они исключены, нельзя спокойно, если не для всех, то для многих, работать, для планирования жизни, существовать, отравляясь тревогой, боязнью, потерей интереса, энергии. А с природной случайностью суммируются семейные, социальные, государственные. Но сила внешней случайности, свидетельствующей о бессилии человека, превращается в акт человеческой воли и человеческого совершенствования, когда внедряется вера, что стоит вести себя сообразно с требованиями высшего всемогущего бога, и случайности ограничиваются. Таким образом, на место безудержного произвола внешней силы становится идеал поведения. А этот идеал сам возникает из практики развивающихся постепенно социальных человеческих отношений, всё более принимающих альтруистический характер, и концентрируется в особенно счастливых концентрированных натурах. Таким был в нашей ближайшей истории Иисус – вершина человечества, – осуществивший в себе величайшую из всех человеческую истину, истину о равенстве всех людей, что касается до основания прав личности и чем всю историю человека разделил идейно на две половины: до него рабскую и после него культурную христианскую. Эта истина, как никакая другая истина, окрепла, проникла, зафиксировалась в человеке, победила не зубами и когтями, не захватом материального, а невиданным массовым человеческим самопожертвованием. И, конечно, столь непохожая на обыкновенные человеческие всевозможные другие исторические дела, она должна была получить именно неземной авторитет, быть религией, быть идеалом. Потом. Это другое дело, это – обычная обработка жизнью идеала. Но это только с одной стороны, эта работа низшего большинства, а меньшинство в лице опять счастливых к вершине поднимающихся натур развила её в систему высокого практического человеческого поведения с устремлением других своих членов воздвигать храмы этому идеалу, так непохожие на жилища повседневной жизни. Причём и здесь не обошлось без преувеличения внешнего – обработка старое дело, но только преувеличения, потому что символика в существе по естественному свойству человеческой натуры непобедима. А выработанность системы высочайшая. Несколько примеров. Пойдут не слова, а случаи действительные, и свои и чужие:

	Портрет И. П. Павлова работы М. В. Нестерова. 1935 г.

Я ребёнок, но уже думающий, самонаблюдающий: «Бог – что‑то далёкое, высокое, таинственное – не велит лгать, брать тайком, делать зло другим» и т. д. – постоянно внедряемые истины, и в конце сливающиеся с твоим сознанием, сами по себе становятся обязательными. Но инстинкт берёт своё – и скажешь неправду, и украдёшь кусок сахара, или же сделаешь вред, отомстишь другим и т. д. Сначала трудно, совестно, огорчён всем этим. Но частое повторение, рутина действует, начинаешь почти уже привыкать. А тут исповедь. Признание без житейских последствий – и опять чувствую себя легко, хорошо, чисто, и опять стараешься остаться всегда чистым. Хожу героем, избегающим повторений: теперь другая рутина, другая привычка. Ты привыкаешь не лгать, не воровать и т. д.

Могучий художник со свойственной страстностью сосредоточивается на избранном женском существе, брачится, образуя с ним как бы спаянную единицу, и в радостный момент появления плода их взаимности теряющий его, теряет огромную долю своего я. Опустошение невыносимое, почти несовместимое с дальнейшей жизнью. Но выручила старая вера. Умерла – ещё не значит, что превратилась в вечное ничто. Она там, с лучшими людьми, наслаждается высоким обществом. И художник переходит от жизненных сцен, с которых было блистательно начал, на религиозные темы, частенько воспроизводя дорогие незабываемые черты среди многих для него фантастических персонажей. И талант сохранён, а позже опять возвращается (время берёт своё) к блестящему воспроизведению действительности.

Я имел со студенческого времени другом тоже медицинского студента, человека сильного умственного типа. Видя правду в революционных стремлениях и будучи честным открытым человеком, его студенчество прерывалось арестами и высылками, но он окончил-таки курс. При университете он мог остаться для продолжения научной деятельности и скоро получить степень доктора, но в провинции всё же остался верен своему призванию, образовавши образцовую больницу с исследовательским уклоном. Но его, глубоко честного, поразил, можно сказать, разгромил неблагодарный поступок одного из его учеников, ловкого человека, который, зная лёгкость, с которой в старой Военно-медицинской академии можно было получить степень доктора медицины, воспользовался этим, и, вернувшись домой назад, опираясь на земского начальника, как человек высшей квалификации беззастенчиво занял пост своего учителя. Глубоко оскорблённый, потрясённый, он оставил службу в больнице и отправился на разразившуюся тогда мировую войну хирургом. Вернувшись оттуда с огромным материалом, просил меня дать ему тему для разбора этого материала и место в моей лаборатории и ревностно занимался. Я часто заходил к нему. Но меланхолическое настроение после этого удара не оставляло его и теперь. Как‑то он спрашивает меня относительно существования бога. Как рационалист, я привожу самый сильный, по моему мнению, взгляд против и был изумлён впечатлением, которое он произвёл на него. Затем он исчезает из лаборатории – а ещё через несколько дней я получил известие из провинции от его самого близкого друга, что он покончил с собой самоотравлением в его квартире. С того времени я никогда не позволяю себе разрушать веру кого-либо.

	И. П. Павлов. Фото 1930‑х гг.

Религия – громоотвод гибельного действия ударов жизни. Почему Вы гоните религию? Почему Вы ссылаете и подвергаете всяческим тяготам и лишениям, как преступников, служителей церкви и вообще религиозно настроенных и религией живущих людей, членов двадцатки, помогающих вообще церковному делу, собирающихся для религиозных бесед, общающихся письменно между собой относительно религиозных вопросов? Чем они вредны Вам, Вашему режиму? Вашей главной задаче? Ведь это целиком личное дело. Разве свобода вероисповедания не есть величайшее достижение культурного прогресса? Ваши гонения религии – это всё то же варварство, когда Вы и на науку, на исследовательскую абсолютно свободную мысль наложили было и накладываете кандалы в виде излюбленного Вами диалектического материализма. Вы нанесли русской науке жестокое оскорбление, введена была в устав Академии наук статья о диамате как обязательной платформе для научной работы. Как могли хотя бы временно согласиться русские учёные работать по этой насильственной указке? Конечно, они это не делали при своих исследованиях, но в изложение своих работ вводили не раз и вводят ещё рабские слова и фразы о диалектическом материализме. Идейно, что касается Вашей основной тенденции, Вашей неоспоримой заслугой является упразднение разницы между богатым и бедным, сделавшей из полезного труда человека его первое право на уважение и блага жизни.

Но рационалисты прибавляли и прибавляют, что теперь это пережиток, теперь наука – дело разума – должна совершенно заменить, упразднить религию. Я отнюдь не менее, чем они, признаю могущество разума и до мозга костей, как говорят, рационалист – всё желаю отдать в руки науки, всю надежду до полного человеческого поклонения науке и, однако, буду доказывать, что их прибавление – грубая ошибка. Религия как важный человеческий фактор существует и ещё долго будет жить, и я не уверен, заменится ли целиком она для всех людей даже в отдалённом будущем наукой? Поэтому сейчас нет надобности подробно говорить о генезисе первобытной религии. Довольно повторить, что это единственный чисто человеческий инстинкт, акт автоматизма, приспособление невежественного человека, только что противопоставившего своим сознанием в отличие от животных себя окружающей могущественной и хаотичной в его глазах обстановке природы, как и социальной среды.

Я останавливаюсь теперь только на культурном смысле религии – и специально христианской (значение религии, конечно, переживает прогресс). Чем сейчас питается религиозность, вера чувства? Что есть самое трудное, действительно страшное в человеческой жизни? Случайности и случайности, случайности рождения (наследственные гены, в прежнее время классы, среда, первоначальные условия, случайности смерти), надо ли их перечислять (случайности болезни, случайности всяких невзгод и препятствий). Раз я так постоянно и ужасающе сложно завишу от случайности, могу ли я спокойно и трезво рассчитывать и исполнять мое жизненное дело. Нужно ровное ненарушаемое течение жизни и уверенность в нём. А где и то и другое взять? «В науке», – говорят рационалисты. Во‑первых, многие ли её знают? И многие ли в неё верят? А во‑вторых, действительно, уничтожит ли она случайности сколько-нибудь в значительной степени? Вообще это и есть её главная функция, и она делает это постоянно, но ещё ужасающе мало, сравнительно с тем, что нужно.

Памятник И. П. Павлову в Колтушах. Скульптор М. Е. Аникушин

Как бы я вёл себя сознательно по правилам науки? Разве я могу быть уверенным, что на меня не налетит нежданно-негаданно тяжёлая болезнь с разными последствиями, не наедет грузовик, хотя бы я шёл всегда по делам и озирался на всех перекрестках и т. п. и т. д., не обвалится настенная штукатурка и т. д.? А всё моё спокойствие связано с судьбами моих близких, моих друзей да и всех мне подобных, и такие тяжёлые случайности тоже потрясают мой внутренний мир. А судьба родины? Даже не рассчитываемая никакой наукой громада случайностей, не говоря уже, конечно, о разумных предупреждениях. И вот религиозного человека в таком положении выручает понятие бога, вера во всевидящую, всемогущую и абсолютно справедливую силу, за спиной которой он находит спокойствие. Пусть бога нет, и действительность, не допускающая произвола случайностей (бессмысленных и жестоких), остаётся вне какого-либо божественного воздействия, а управляется неумолимыми законами природы. Но речь идёт ведь о человеке, о его состоянии, чтобы удар случайностей не уничтожил его разом или постепенно (случаи самобичевания) в виде неисцелимой тоски, печали или ослабил надолго его энергию, его интерес к жизни. Таким образом, религия для внутреннего мира человека (а от его бодрого уверенного состояния зависит всё существо человека, как показывает всё более жизнь человечества) есть как бы громоотвод.

Но идём дальше. В совершенном понятии Бога не только значится всемогущество, но высшее совершенство, при котором только возможно всё, что только справедливого, лучшего, желательного могло вообразить себе человечество в лучших образцах человеческой натуры – т. е. понятие бога было вместе и понятием идеала. Разве все сложные требования высших религий и специально христианские не есть требования никогда не достижимого идеала? Разве когда-нибудь полностью достигается законное равновесие между эгоистическими и альтруистическими требованиями человека? Не менее значит и приспособление в случае смерти, что можно будет увидаться, и таким образом сама собственно смерть желательна. И как практично в религии сочетаются громоотводческая роль религии с её требованиями приближения к идеалу. Чтобы всемогущий Бог оберегал тебя от случайностей, ты должен быть ему приятен, угождать его вкусам, стремиться уподобиться ему в тех качествах, которые ему приписываются, т. е. приближаться к идеалу. И когда тебя постигнет несчастье, это есть или испытание твоего доверия к богу, или напоминание, что ты отступаешься от исполнения его желаний и тебе надо подтянуться. Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий, обольщающий обман. Я прибавлю – и единственно нам выгодный. Если разуметь научные истины, то не низкие, конечно, а ещё недостаточно жизненно действенные. Нельзя бояться заслонения религиозной верой научных истин, очень ничтожной становится их жизненная сила, да и без религии слабый человек всё равно обращается ко всяким суевериям. Конечно, случайности человеческой жизни в конце концов должна уничтожить (хотя и медленно, но постоянно приближаясь к этому) наука, одна наука. И поэтому основная и первая задача как отдельного человека, так и государства – проникать, как только возможно, в жизнь сведениями, указаниями науки. Но пока случайности есть и надолго останутся, для человека же существенно сохранить в целости интерес к делу жизни и энергию на совершение его. Тут, во‑первых, ему не нужно иметь постоянно возможных случайностей (в этом отношении человеку с его сознанием, с его предвидением труднее, чем животному), болезни, тревоги, которые естественно, смотря по натуре человека, подрывают и интерес и энергию или более или менее, или даже совершенно. Наука в этом случае почти бессильна. Тут выручает религиозность человека, вера в бога, вера во всевидящую всемогущую абсолютно добрую и абсолютно справедливую силу, исключающую произвол слепых и жестоких случайностей. Это – перед возможными случайностями. Во‑вторых, когда они произойдут, с ними надо как‑то мириться, нейтрализовать, настолько и поскольку это возможно, их действие.

Религия – вообще продукт высших натур, наиболее одарённых сильных наций. В случае несчастья все ли люди находят утешение, сочувствие, т. е. всяческую поддержку? Скорее наоборот. Я знаю несколько таких жестоких случаев (Коломнин, Крыжицкий). Человек добросовестный делает ошибку, стоящую жизни человека и как честный, мучается этим. Здесь долг всех – поддержать его, выразить сочувствие его горю, твёрдость, что человеку естественно иногда ошибаться, а вместо этого – ехидная радость, едва скрываемая, или только холодное притворное сочувствие, истинный характер которого убийственно горько чувствуется несчастным, которому оно адресуется. И тогда единственное спасение – обратиться с мольбой к тому, кто есть высшая справедливость, кто признаёт, что нет человека, который бы жил и ни разу бы не согрешил, не ошибся, тем более невольно, и которое запрещает приходить в отчаяние, самоубиваться, а загладить ошибку усиленными добрыми поступками.

Вы продолжатели дела Иисуса. Были бы и у Вас горячие и талантливые поклонники из служителей церкви.

Пользуясь болезнью, которая не позволяет мне выходить в лаборатории и клиники, я хотел использовать это время для написания основательного доклада в защиту религии. Но пробы его убедили меня, что для изображения всего вопроса в его яркой жизненной полноте у меня не хватает воображения, выходит сухо, скелетно. А потому решил обратиться к Вам скорее с письмом на религиозную тему. Почему Вы применяете государственные средства против религии? Почему систематически разрушаете и закрываете церкви (держится слух, что до конца пятилетки Вы решили не оставить ни одной), и почему служителей церкви, как преступников, подвергают ссылкам со всеми их тяготами и лишениями, а также и всех тех, кто заботится о церкви (членов двадцатки ¹), и, наконец, тех, кто явно обнаруживает религиозные чувства (собираются для религиозных бесед или обмениваются письмами между собой на религиозные темы и т. д.), относитесь отрицательно к тем служащим, о которых делается Вам известно, что они верующие, обязываете в школах, профессоров и учителей учить атеизму и т. д.? Это, конечно, не отделение церкви от государства, а государственный атеизм, гонение религии государством. С религией считаться, быть её врагами могут быть три категории лиц: правительственные государственные люди, люди науки и преступные натуры, хотя о последних не может быть и речи. Люди науки – это верующие в силу разума, верующие, что только наука – продукт свободного ума – единственно она должна будет обеспечить полное и окончательное счастие человека, открыв непреложные законы окружающей природы, законы так же непреложные человеческой натуры, с которыми для счастья надо будет согласовать поведение человека.

Люди науки должны быть врагами религии, естественно, лишь тогда, когда она отрицает науку, оспаривает её право на внимание и руководство людьми. В 1912 г. я был на четверть-тысячелетнем юбилее Лондонского Королевского общества, в высшем научном учреждении Англии. Празднество началось церковной службой в Вестминстерском аббатстве, на которую были приглашены и присутствовали делегаты мировой науки. Главное лицо аббатства говорило речь на тему (текст из какой‑то библейской книги) «Бог есть истина» и сказало, что религия – не указ науке и в заключение от имени церкви передало почтительный поклон всем присутствующим учёным как искателям истины. Зачем же учёные будут врагами такой религии? Что же у нас? Меня учили ещё 70 лет тому назад в моей духовной семинарии физике как необходимому знанию, и я не слыхал враждебных бранных слов против науки вообще. Были споры религии с наукой. Но о спорах с наукой (спор духовного лица с дарвинским учением о происхождении человека) поминали и в речи Вестминстерского аббатства, но как о печальном недоразумении. Таким образом, современная религия отказалась от роли соперника научному знанию, оставаясь только руководителем нравственного поведения людей. Вместе с тем трезвая научная мысль, выиграв борьбу, должна была со своей стороны признать религию как естественный чисто человеческий инстинкт, как акт приспособления ещё ничего не знающего человека, но только что противопоставившего в своём возникшем сознании (в отличие от животных) себя внешней окружающей могущественной природе, а не как умышленным обманом и корыстною эксплоатацию, как было заговорили о ней первые рационалисты. Остающаяся роль религии – роль нравственного наставителя – очевидно, опирается на опыт всего человеческого общежития, сконцентрированного и воплощённого в высших натурах основателей религии одарённых наций. Я не знаю, что можно было бы вообще возразить, что могла бы сказать точная наука против нравственного учения самой последней религии, нашего христианства. Оно остаётся идеалом для людей, как бы долго оно ни жило и как бы точная наука, грандиозно обогащая, ни проникала в жизнь, или, лучше сказать, эта наука только всё более приближала бы людей к овладению этим идеалом в воплощении его в жизнь. А идеал‑то, причём, только может сделаться лучше, совершенствоваться, без чего обязательно катиться под гору, падать.

Но у религии есть и останутся надолго и другие заслуги перед людьми; если не у всех, то у огромного большинства людей есть и другая надобность в религии. Что есть самое трудное, самое страшное в жизни? Случайности. Бесчисленные случайности, начиная с рождения (наследственные гены), случайности роста (физические, умственные и нравственные), случайности здоровья, случайности всяких социальных осложнений в жизни, невзгод, условий, препятствий, случайной смерти и всякие случайности текущей жизни.

Цель всей культуры человечества, главная роль науки – ограничить, исключить эти случайности. Но они остаются и, можно сказать, нечувствительно уменьшаются, если не для статистики и не для судьбы человека, то для ощущений каждого отдельного человека».

***

Итак, по прочтении этого письма становится совершенно ясно, что И. П. Павлов чётко разграничивал для себя два аспекта: 1. Вера в бога. Он был неверующим. 2. Отношение к религии – положительное. Религия нужна для многих людей.

¹ Постановлением ВЦИК и Совнаркома от 08.04.1929 «О религиозных объединениях» права приходской общины передавались 20 установленным лицам.