ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2005/2006 № 1 (38)

ЧТО ТАКОЕ ГУМАНИЗМ?

ЧТО МЕШАЕТ ПРИЗНАНИЮ ГУМАНИЗМА двигателем мирового прогресса
Гиви Гивишвили

 своей книге «Феномен гуманизма» ¹ я попытался привлечь внимание читателей к тому, что гуманизм есть явление культуры несравненно более ёмкое, многогранное и комплексное, чем это представлялось деятелям Возрождения, что от последних узкое понимание гуманизма передалось нашему времени. Гуманизм – это не только нравственная категория, признающая человека высшей ценностью мира (идея). Это – ещё и способ самовыражения личности в интеллектуальной, нравственной, экономической, политической и социальной практике (реализация идеи).

Когда мы противопоставляем Запад Востоку, мы плохо отдаём себе отчет в том, что поначалу Запад почти ничем не отличался от Востока, и лишь позже, в VII – VI в. до н. э., разошёлся с ним под влиянием гуманистической идеи первичности человека (хотя и не сформулированной).

Эта идея как реформационный принцип (вспомним великих реформаторов античности) породила практику и институты демократии, рыночной экономики и гражданского общества, правосознания и юриспруденции, она – результат и продукт античной философии и культуры. В пору рождения гуманизма взаимная зависимость всех его сторон представлялась настолько очевидной и естественной, что никто не думал о необходимости специального доказательства факта их взаимосвязи, как и единства сознания (принципа гуманизма) и бытия (его практики).

Всё это было изложено мной в работе «Феномен гуманизма». Но неожиданно для меня восприятие этой новой широкой интерпретации гуманизма натолкнулось на глухую стену непонимания. И причина этого, по-видимому, заключается в том, что я уделил недостаточное внимание одному, крайне важному вопросу. Мне его не задают, но я отчетливо читаю его в мыслях сторонников традиционно узкого толкования этого феномена. Вопрос этот следующий: если гуманизм действительно не ограничивается сферой исключительно нравственной или узко культурной (специфичной для западноевропейского Средневековья), если он вместе с тем на протяжении вот уже двух с половиной тысячелетий являет собой и образ жизни индивида и общества, то почему никто до сих пор не замечал этого его «долголетия» и этой его «многогранности»? Понятие «гуманизм» существует уже шесть веков. Тем не менее почему-то ни один историк или философ, ни один политик или экономист не счёл возможным или необходимым подчеркнуть особенность гуманизма как явления цивилизационного, т. е. одновременно идейного, правового, политического и экономического, в лучшем случае обозначая гуманизм как общемировоззренческую основу мировой культуры либо как образ жизни индивида и различных социальных групп.

Подлинные причины такой «недальновидности» мне неизвестны. Могу лишь предполагать, что их, по меньшей мере, четыре. Первая – узкий профессионализм людей умственного труда. Вторая – их политические и идеологические пристрастия. Третья – радикальные различия условий рождения гуманизма в Аттической Греции и его возрождения в Западной Европе. Четвёртая – крайняя противоречивость становления и развития гуманизма в Новое время.

Попытаемся доказать первый пункт объяснения живучести одностороннего, узкого и оттого превратного представления о гуманизме на примере науки – а именно истории. Я, пожалуй, подвергнусь осуждению многих известных и симпатичных мне людей, если замечу, что истории как полноценной научной дисциплины ещё не существует. Её развитие остановилось на стадии расширения и хронологического упорядочивания «базы данных», т. е. фактов и событий прошлого (стадии «работы с источниками»). Переход к их систематизации, осмыслению и формированию обобщающих теорий или моделей в ней ещё фактически не начался. Как бы желая особо подчеркнуть эту специфику своей науки, профессиональные историки именуют себя историографами (в «противовес» дилетантам – историософам), а свой предмет – историографией. Но с тем же успехом последнюю можно именовать фактографией или, в лучшем случае, морфологией прошлого человеческого общества.

Эта свойственная ей «неторопливость», вообще говоря, легко объяснима, поскольку:

а) в прошлом остаётся ещё много «белых пятен», создающих подчас непреодолимые препятствия для реконструкции его адекватной модели;

б) пространственно-временные факторы и закономерности, определяющие ход истории, столь многообразны и порой противоречивы, что конечный итог их взаимодействий приводит в одном частном случае к одному результату, в другом – к другому, в третьем – к третьему. Поэтому их выявление и отождествление сопряжено с трудностями, которые значительно превышают трудности изучения неорганического и животного мира;

в) толкование некоторых событий прошлого слишком часто находится в прямой зависимости от политических спекуляций и пристрастий текущего момента и среды, в которой работает историк. В подобных случаях возникает необходимость защищать историю от искушения сделать её жертвой всевозможных манипуляций и даже фальсификаций.

Отсюда понятно, почему гуманизму невозможно рассчитывать на «реабилитацию» со стороны историографов. Чтобы охватить единым взглядом его род деятельности и его масштабы, необходимо взяться за анализ динамики, взаимных связей и первопричин всех сторон индивидуального и общественного бытия людей, фактически – за теоретическое моделирование всемирно-исторического процесса. Это входит в противоречие с соответствующим негласным запретом, принятым в корпорации историографов. К сожалению, среди них не нашлось ни одного настолько авторитетного и дальновидного, кто мог бы позволить себе пренебречь «условностями», за исключением А. Тойнби ². Но провал его попытки, вероятно, лишь укрепил его коллег во мнении о необходимости придерживаться принятого ими вето.

Эта позиция эмпирического описания фактов прошлого, без попыток проникновения в их сущность, взаимные связи и движущие силы, отвечает установке философов-позитивистов и приветствуется ими. Философы иных течений попросту «дискриминируют» гуманизм по причине своих политических и идеологических предвзятостей (второй пункт объяснения). Среди тех немногих дилетантов, с мнением которых историографы полагают возможным считаться, упоминается имя философа К. Ясперса – автора концепции «осевого времени» мировой истории. Здесь не место и не время анализировать эту идею. Однако поучительно рассмотреть, что именно так поразило воображение философа, что подвигло его сформулировать словосочетание, крайне неуклюжее и абсурдное, как с физической, так и с логической точки зрения. Оказалось – не что иное, как близость периодов деятельности религиозных реформаторов: Зороастра в Персии, Будды – в Индии, Конфуция – в Китае, царя Нумы – в Риме, пророков в Иудее, а также философов Эллады. Эту «соломинку» в глазах мировой истории Ясперс узрел.

А вот какие «бревна» прошли мимо внимания философа и гуманиста Ясперса. Во-первых, он не заметил, что греческая философия родилась как сугубо светское и недогматическое мировоззрение, не имеющее ничего общего с религиозностью, открытое здравому смыслу и рациональному мышлению. Во-вторых, он не обратил внимания на то, что в этой философии единства природы и человека не было места «ужасу перед миром» и «собственной беспомощности». Напротив, в ней, как ни в какой иной мировоззренческой системе мира, звучал мощный, мажорный гимн всесилию человеческого разума, свободного от религиозных и многих иных идеологических предрассудков. В-третьих, он «не заметил», что практически синхронно с рождением греческой натурфилософии родились: (а) первая в истории демократия; (б) первое полноценное рыночное хозяйство, основанное на частной собственности; (в) первое в истории гражданское общество, основанное на понятии о верховенстве закона; (г) сама юриспруденция как таковая; (д) гуманитарные науки, а также язык плюс методология строго аналитического мышления в естествознании; (е) трагедия, проникающая в тёмные тайники человеческой души плюс лирическая поэзия, согревающая своим светом сердца, ждущие любви; (ж) скульптура, воспевающая совершенство человеческой плоти плюс спорт, придающий гармонию и силу этой плоти. Значимость всех этих новаций, порождённых гуманистической идеей первичности человека, по мнению Ясперса, несопоставима со значимостью процесса реформации восточных религий.

	Микельанджело. Восставший раб

Античный гуманизм – явление сугубо светское. Вот почему современный христианский философ предпочитает не признавать приоритет и ведущую роль гуманизма во всех тех областях деятельности, где человек добился впечатляющих успехов вопреки христианству. И здесь нельзя не вспомнить слова Ницше, обвинявшего немцев вообще, и немецких философов в особенности, в том, что именно они «лишили Европу последнего великого урожая культуры – урожая Ренессанса», поскольку последний был «переоценкой христианских ценностей» ³. Чего немецкая философия, испорченная «богословской кровью», никак не могла допустить. Утверждая, что «протестантский пастор – прадед немецкой философии, сам протестантизм – её peccatum originale (первородный грех)» ⁴, Ницше, похоже, предвидел, что немецкая философия ещё долго будет оставаться пленницей христианства. И вне зависимости от того, желает она признавать это или нет, история Европы Нового времени есть фактически история преодоления восточных политических, экономических, социальных и духовных традиций, которые христианство навязало ей после падения Рима. Вот почему многие христианские философы предпочитают замалчивать или умалять заслуги гуманизма в том, что он помог Европе сбросить с себя путы Востока и стать Западом, воскрешая и развивая наследие античного гуманизма.

Историю европейской цивилизации вообще правомочно представлять в виде 4 стадий. Первая заключена в рамки рождения и гибели (по неизвестной причине) крито-микенских цивилизаций традиционного, т. е. восточного типа. Вторая стадия начинается рождением гуманизма и завершается его гибелью, вследствие внутренних противоречий роста и сопротивления окружения, отставшего в своем развитии. Третья стадия ознаменована заражением как зрелых (греко-римских) культур, так и «новорожденных» кельто-германо-славянских цивилизаций вирусом привнесенного с Востока христианства. Прошло более десяти веков, прежде чем организм Европы благодаря гуманизму начал вырабатывать необходимый иммунитет. Четвертая стадия: начало мировоззренческого выздоровления и духовного возрождения Европы. Желающему уточнить, чем именно Европа обязана гуманизму, будет достаточно оглянуться вокруг и задать себе вопрос: а что сделали для развития своих цивилизаций восточные идеологические религии – буддизм, даосизм, ислам, иудаизм и конфуцианство?

Со своей стороны материалистическая философия, охотно критикующая своих идеологических оппонентов, так же проявила близорукость. Когда Ф. Энгельс в предисловии к «Диалектике природы» пишет, что Возрождение явилось «величайшим прогрессивным переворотом из всех пережитых до того времени человечеством» ⁵, он забывает об элементарной логике эволюции и развития. А именно – что всякое возрождение вторично и по времени и по значимости по отношению к рождению, что возрождение не может состояться, если ему не предшествует рождение, что всё новое в природе и культуре появляется на свет именно в моменты рождения, в «точках бифуркации», которые закладывают основы и возрождения и дальнейшего совершенствования. В свою очередь и К. Маркс своим определением капитализма отбил охоту у историков рассматривать античное рыночное хозяйство, основанное на частной собственности, как именно капиталистическое, т. е. альтернативное «азиатскому способу производства». Искусственно разорвав генетическую связь между античным и ранним европейским капитализмом, он породил миф о вполне самостоятельном происхождении последнего.

Между тем есть все основания утверждать, что капитализм как общество с рыночной экономикой, основанной на частной собственности, возник не в Средние века, а в эпоху античности (в Аттике). И что причиной его рождения действительно послужила психология, как утверждает М. Вебер. Но психология, воспитанная не протестантской этикой двойных стандартов, а этикой свободы, присущей аттическим земледельцам, ремесленникам и торговцам. И что именно гуманизм породил дух той свободы, который произвёл на свет не только полис, граждане которого разделяли принципы демократии (народоправия), элевтерии (политической независимости) и исономии (равноправия граждан), но и рыночную экономику.

Ибо две с половиной тысячи лет назад аттические греки поняли то, чего многие не понимают и сегодня: что личная свобода (политическая независимость) каждого полноценного гражданина немыслима без его хозяйственной независимости, а последняя немыслима без её единственной надёжной защитницы – частной собственности. Эти первопроходцы капитализма поняли и другое: что частная собственность эффективна только в условиях нормальных (мирных) рыночных отношений, при которых она может по-настоящему раскрывать свой потенциал как механизм или движущая сила материального прогресса общества. Таким образом, как видим, узкий профессионализм историографов и метафизичность философов – вот те два (условно говоря – субъективных) фактора, которые мешали и всё ещё мешают «опознать» гуманизм во всей его полноте. Они, несомненно, сыграли решающую роль в неприятии широкого толкования гуманизма со стороны представителей иных гуманитарных дисциплин.

Впрочем, не будем судить их слишком строго, тем более что существует и вполне объективная причина их вольного или невольного заблуждения. Она связана с тем, что, бросив вызов традициям Востока, античный гуманизм потерпел сокрушительное поражение. Ибо слишком ещё неравны были силы, слишком ещё незрел был он сам и ограниченны его возможности преодолеть огромную массу инерции, скопившуюся к тому времени у его идейных противников. К тому же античный капитализм страдал одним, но роковым изъяном – он базировался на труде рабов. Так в самом зародыше исключены были стимулы для: (а) развития рынка труда и (б) замены ручного труда механическим. Так были заморожены предпосылки для прогресса материально-технической базы и средств производства античного капитализма. В том числе поэтому и прервалась эстафета поступательного и «гладкого» развития гуманизма как целостного цивилизационного процесса, прервались все (кроме одной – частной собственности) нити, связывавшие его детство с юностью.

Но этого мало. Возрождение гуманизма в Западной Европе происходило на ментальной, политической, социальной и правовой почве, резко отличной от той, что способствовала его рождению в Аттической Греции (третий по порядку, но не по важности пункт объяснения). Античный гуманизм рождался «с чистого листа», на почве, ещё не засорённой сорняками ханжеского богословия, на земле, над которой ещё носился дух независимости и сияло солнце свободы. И сам факт его рождения есть плод совместных усилий как тысяч безвестных земледельцев, ремесленников и торговцев, так и оставивших своё имя в истории человечества политиков-реформаторов, философов, трагиков, историков, комедиографов, поэтов, геометров, строителей и т. д. То был гуманизм демократический. (Подобно тому, как гуманизм римской античности можно понимать как республиканский гуманизм.)

Возрождение же гуманизма состоялось в разительном контрасте с его рождением, а именно – в застенках враждебной ему тирании авторитаризма, куда проникал лишь сумеречный свет неба, затянутого плотными тучами христианства. И воскрешали его люди, которые, преследуя свои частные и корпоративные интересы, не видели необходимости объединять свои усилия. Тем более что идеалы демократии, элевтерии и исономии одним из них были чужды, другим – неведомы. Потому что с первого момента возрождения гуманизма прежняя целостность его теории и практики оказалась разорванной реалиями христианской (и социалистической – по нашей терминологии) контрреволюции, происшедшей в общественном сознании европейцев.

Вот почему прорыв в царство свободы возрожденному гуманизму пришлось совершать не синхронно по всей «линии фронта», а по частям, там и тогда, где и когда он нащупывал наиболее уязвимые и слабые места обороны в монолитной цитадели социализма (по утвердившейся терминологии – феодализма). Так, в частности, мировоззренческая и политическая составляющие гуманизма изначально испытывали со стороны церкви и монархии сопротивление несравненно более жёсткое, чем культурная и правовая его составляющие со стороны весьма ещё незрелых местньк культурных традиций и правовых институтов. Посему и не удивительно, что, например, живопись и скульптура, риторика и римское право возродились так быстро и победоносно, а свободомыслию и демократии пришлось развиваться в латентной форме, не привлекая до поры до времени внимания противника. Всё вместе взятое придало эволюции гуманизма от момента его появления на свет до дней нынешних беспрецедентную сложность, многоплановость и противоречивость. Что и способствовало утрате его первоначального облика: тесной взаимосвязи идей гуманизма с активной индивидуальной и общественной практикой, с одной стороны, и генетической связи между античной и современной западной цивилизацией – с другой. В процессе расширения «сферы влияния» гуманизма европеец изменился неузнаваемо: античный грек, средневековый итальянец и гражданин современной объединённой Европы – три во многом разных типа человека.

Данте Алигьери – «первопроходец» Ренессанса – помещает в круг первый ада некрещёных младенцев, а также всех язычников, в том числе своего учителя – Вергилия, философов с Аристотелем во главе, геометра Евклида, астронома Птолемея, врача Гиппократа и других гигантов античной культуры. Другой герой Ренессанса – Ф. Петрарка, будучи доверенным лицом кардинала Колонны, всемерно содействовал укреплению господства католического престола. Пылкая любовь к Лауре и занятия поэзией не мешали ему мечтать о возрождении Древнего Рима и о воцарении в нём Папы (который в ту пору пребывал в Авиньоне). Н. Макиавелли, оказавший огромное влияние на развитие социально-политической мысли своей эпохи, также был монархистом до кончиков ногтей. Впрочем, что там Макиавелли, когда даже Дж. Бруно не признавал принципов демократии и равенства гражданских прав. Причины существования социальной несправедливости, богатства и нищеты Т. Кампанелла видел в частной собственности. В своем утопическом «Городе Солнца» он упразднил не только ненавистную ему частную собственность, но и моногамную семью.

Спрашивается, могли ли эти корифеи итальянского Ренессанса и их единомышленники – Л. Валла, Л.-Б. Альберти, М. Фичино, Пикоделла Мирандола, составлявшие элиту художественной интеллигенции своего времени, видеть связь теории человеколюбия с экономическими и политическими институтами практического человекоуважения, которыми руководствовались афинские гуманисты времен Солона, Клисфена и Перикла? Разумеется, нет, поскольку, как справедливо заметил Ч. Сноу, даже сегодня художественная интеллигенция не прозрела ⁶. И посему справедливо будет определить эту ступень гуманизма как аристократическую.

Сколь ни односторонне происходил процесс возрождения идей гуманизма в Италии, ещё более однобоко они проявлялись на германской почве. Что не удивительно, поскольку в Италии интеллигенция возрождалась, тогда как в Германии она только-только зарождалась. У потомков воинственных и бесшабашных вандалов и готов, тевтонов и аллеманов города и городская культура начали формироваться только к концу первого тысячелетия. А германская интеллигенция родилась в люльке христианства, под колокольный звон и молитвы монахов. Могли ли немецкие интеллектуалы – У. Фон Гуттен, Ф. Меланхтон, И. Кеплер, А. Дюрер – современники итальянских гуманистов – разделять убеждения и идеалы последних? Разумеется, нет. Если итальянцы уже испытывали разочарование в способности церкви к самоочищению, то немцы ещё были исполнены энтузиазма и веры в свою миссию обновителей церкви. Если интеллигент Кампанелла уже разочаровался в частной собственности, то бюргеры М. Лютер и Ж. Кальвин, напротив, только-только вошли во вкус умножения этой самой собственности. Отсюда то взаимное непонимание и глубокое отчуждение, которое пролегло между деятелями итальянского Ренессанса и вождями немецкой Реформации, возродившие гуманизм под маской бюргерства. Ни те, ни другие не увидели как единства конечных целей, так и идейных истоков, питавших их, как им казалось, противоположные жизненные позиции. Причем ни те, ни другие не догадывались, что воюют по одну сторону баррикад и делают одно общее дело реабилитации человека.

Свой вклад в возрождение гуманизма внесли и другие европейские интеллектуалы, прежде всего англичане (Т. Мор, Ф. Бэкон, У. Шекспир) и голландцы (Эразм Роттердамский), французы (М. Монтень) и швейцарцы (Ж. Кальвин, Т. Парацельс). Естественно, что глубина восприятия и реализации ими идей античного гуманизма были столь же скромными, сколь и у немцев. Их видение гуманизма страдало такой же противоречивостью и узостью. Пожалуй, один только Дж. Локк явился редким, но счастливым исключением из правила. Его прозорливость способствовала миграции идей гуманизма в Новый Свет.

Человек средневековья, в отличие от своего античного предшественника, оказался изначально лишён почти всех измерений свободы – политической и социальной, экономической, нравственной и интеллектуальной. Зажатый в тисках диктатур – монархии и церкви, – он не подозревал, что возможно иное, что свобода достижима не только на том, но и на этом свете. И всё же ему повезло, поскольку с крушением языческого мира погибло не всё великое наследие античного гуманизма. В отличие от прочих составляющих гуманизма, идея частной собственности не была предана забвению. Она-то и дала Средневековью в руки козырь, который не смогли побить ни короли, ни сам римский папа. (Это возрождение практического гуманизма мы назовем буржуазным.)

Лютер и Кальвин возглавили бунт против монопольного положения «Святой» Римской церкви, ссылаясь на невозможность и далее терпеть ее злоупотребления. Но лозунг борьбы за радикальное очищение католицизма, погрязшего во всевозможных преступлениях против нравственности, был на деле лишь дымовой завесой, за которой велась совершенно иная борьба – за свободу частной собственности и предпринимательства. В революции протестантов за требованием обновления веры стояли вполне земные мотивы и цели, которые поднимали против Рима зарождающееся (благодаря частной собственности) сословие ремесленников и купцов Северной и Центральной Европы. Они сражались с именем Христа на устах, но с верой в Плутоса в сердце. Может быть, точно так же, как земледельцам, ремесленникам и купцам Аттики, им и могло бы придти в голову понимание необходимости соединения хозяйственной самостоятельности с принципами элевтерии и мировоззренческого плюрализма, демократии и исономии. Но предрассудки, порождённые тысячелетней диктатурой христианства и тяжким грузом давившие на их сознание, не позволили раскрыться их глазам. Отчасти прозреть удалось только английским пуританам. Гонимые короной за убеждения, они лучше своих современников усвоили мысль о взаимной связи веротерпимости, политической независимости и экономической свободы. Это понимание послужило залогом наиболее успешного, динамичного и непротиворечивого развития капитализма в Новое время в созданной ими стране – США.

Наконец, четвёртый пункт объяснения связан с беспрецедентной противоречивостью процесса становления гуманизма в Новое время. Первый пример – Великая французская революция. Положив начало освобождению Европы от двуглавого чудовища – светского и духовного авторитаризма, она в одних вселила надежду на восстановление давно забытых республиканских и демократических свобод, другим развязала руки для воскрешения рыночных методов хозяйствования, третьих ужаснула размахом злоупотреблений и террора. Разочаровал и Наполеон, совершивший кульбит и превратившийся из защитника республики в её душителя. Таким образом, первое «пришествие» республики в постантичную Европу внесло не столько ясность в отношения между идеалами гуманизма Нового времени и способами их претворения в жизнь, сколько ещё больше путаницы и неопределённости.

Другой пример крайне противоречивого развития гуманизма даёт процесс складывания английского первоначального капитала. Его формированием занимались люди, одновременно служившие не двум даже, а трём царям – небесному, земному и мамоне. Именно в этом отношении «новые англичане» преуспели более других: помещики – сгоняя своих бесправных соотечественников с их земель, пираты – грабя испанские галеоны, гружённые золотом, награбленным в Новом свете, колонизаторы – обирая народы Востока, торговцы – обкрадывая своих и чужих. При этом вся нация присягала на верность короне. Спрашивается, кто в этой атмосфере лихорадочного делания денег мог догадываться о связи «их» новоявленного капитализма с античным миром?

Третий пример противоречивости эволюции гуманизма в Новое время – промышленная революция XVIII – XIX вв. Её решающий вклад в благородное дело повышения качества и комфортности жизни неоспорим. Но вместе с тем для очень многих современников она создала крайне тяжёлые условия существования, потребовала от них огромного напряжения сил. Эта негативная, но неизбежная сторона прогресса оказалась непонятой художественной интеллигенцией Запада (здесь опять сошлюсь на Ч. Сноу). И тем усилила неразбериху, касающуюся вопроса отношений между теоретическим и практическим составляющими гуманизма.

Четвёртый пример на ту же тему – реакция Европы, разбуженной Французской революцией, Наполеоном и промышленной революцией, на взрыв национально-освободительных движений в Италии, Польше и Чехии, на Парижскую коммуну, на Гражданскую войну в США. Здесь опять – сплошной раскол по линии политических и экономических интересов, разделивших всю Западную ойкумену на всевозможные неустойчивые и переменчивые союзы и альянсы по национальным границам. Масло в огонь подлил и К. Маркс своим «доказательством» того, что все беды человечества – от частной собственности, расколовшим европейские нации изнутри по линии идеологических и социальных интересов.

Взгляд на собственность как на инструмент и конечную цель личного обогащения в рамках рыночных отношений сначала получил распространение у римских нобилей и затем под личиной либерализма предстал в Европе, возрождавшей «свой» капитализм из той грязи, в которую она была погружена целое тысячелетие. Либерализм, как старый, так и новый, отражал интересы уже не большинства, а меньшинства общества – олигархов и их окружения. Либерал-экономист – выходец из мира традиционного («азиатского» – по Марксу, или административного – как угодно) способа производства. Свобода для него – свобода душить оппонентов всеми доступными ему средствами. Демократия ненавистна ему, как быку красная тряпка. Этот-то клан людей по преимуществу и олицетворял собой корпорацию «новых» капиталистов Европы, дискредитируя функции частной собственности и идеалы демократии. Алчность именно этого сорта людей взорвала Европу в 1914 г., втянув в свои бандитские разборки весь мир.

Далее, пятый и непосредственно нас касающийся пример – образование и распад СССР, страны, которая возводилась на фундаменте марксистской идеи о частной собственности как о главном враге человечества. Первоначальные успехи строительства «нового» общества произвели такое смятение в умах интеллигенции, что многие из них поверили, будто Маркс прав и мировое сообщество сподобится счастья только тогда, когда вовсе избавится от своего врага. Кто в этих условиях мог быть над «схваткой»? Особенно если принять во внимание величайшие потрясения, испытанные Европой во Второй мировой войне, когда пошатнулась сама вера в способность цивилизованного человека не опускаться до уровня зверя? Ведь эта война вскрыла такие противоречия, осмыслить которые в полной мере не удаётся и сегодня.

Охотно разглагольствуя о христианских корнях европейской культуры, религиозно ориентированная интеллигенция Запада и сегодня признаёт неуместным ворошить в пепле своего прошлого память о крестовых походах, о тотальном терроре, развязанном инквизицией (этой ЧК и гестапо Средневековья), об ужасах гражданских войн, которые провоцировало христианство во славу Христа. (Кстати говоря, современный христианин отказывается замечать факт кровного родства душ между своим средневековым предком – невежественным, воинственным и фанатично преданным слугой Христа и современным исступлённым до слепоты рабом Аллаха – исламским фундаменталистом. Он, клеймящий исламский экстремизм и терроризм, ни за что не согласится признать, что ислам сегодня – это христианство вчера.)

Окидывая мысленным взором последние 2–3 тысячи лет мировой цивилизации, можно видеть, что историческое время течёт крайне неравномерно. Его скорость определяется глвным образом тем, оказывает ли гуманизм влияние на общественные процессы, или нет. Когда гуманизм «выключен из игры», нет ни движения, ни развития. (Примеры – многотысячелетняя история Востока и тысячелетняя история европейского Средневековья.) Но как только гуманизм завоевывает хотя бы минимальную степень свободы, он становится неудержим. Он немедленно начинает спрессовывать, уплотнять время, стремительно ускоряя развитие культуры и расширяя свою территорию. Это он превратил Запад нескольких последних веков в клокочущий котел противоречий, им порождаемых и им же разрешаемых.

Вот почему в сравнении с аттической или итальянской ойкуменой гуманизма современная его территория выросла в сотни и тысячи раз. Почему и было бы вполне логично эпоху, начало которой положил Ренессанс, уподобить инфляционной фазе «Большого взрыва Гуманизма», выражаясь в терминах современной космологии.

Человеку, находящемуся в самой гуще событий этой фазы, насыщенной и перенасыщенной драматическими, часто трагическими столкновениями интересов, очень сложно оценить общий вектор динамики развития мировой цивилизации объективно и беспристрастно. «Большое видится на расстоянии» – не метафора, а реальность, требующая отдалиться (во времени или на расстояние) от изучаемого феномена настолько далеко, чтобы взгляд, не размениваясь на второстепенные детали, мог бы охватить его целиком. Сейчас, возможно, впервые в истории складываются условия, когда внутренние противоречия эволюции гуманизма начинают уступать место консолидации всех его теоретических и прикладных составляющих и, как следствие, способствовать взвешенному взгляду на его прошлое и настоящее. Данное обстоятельство даёт уверенность в том, что проблема его адекватной идентификации будет в конце концов решена.

И в заключение: во-первых, предложенный анализ проблемы никоим образом не претендует на исчерпывающую полноту. Затронутая тема заслуживает гораздо более всестороннего и глубокого изучения. Во-вторых, данная версия ответа на вопрос о причинах крайне зауженного общепринятого толкования гуманизма едва ли может считаться единственной. Было бы интересно обсудить и другие варианты ответа.

¹ Гивишвили Г. В. Феномен гуманизма. М.: РГО, 2001.

² Тойнби А. Постижение истории. М., 1991.

³ Ницше Ф. Антихристианин. Опыт критики христианства // Сумерки богов. М., 1989. С. 90.

⁴ Там же, с. 24.

⁵ Энгельс Ф. Диалектика природы. М., 1982. С. 7.

⁶ Сноу Ч. Две культуры и научная революция. М. 1985.