ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2005/2006 № 1 (38)

КОЛОНКА РЕДАКТОРА

Эти размышления возникли у меня как реакция на, казалось бы, завершившиеся победой усилия РПЦ (МП) превратить атеистов в глазах общественности во врагов морали и общества, коих в конце концов по христианской милости предложено было «занести в Красную книгу». Едва ли не решающим в противостоянии свободомыслящих россиян православным теологам было публичное и прямое заявление нобелевского лауреата В. Л. Гинзбурга о том, что он атеист и не верит в существование Бога. Вначале это вызвало шок. Но по трезвом размышлении было понято вскоре, что это нормально. Быть атеистом – это совсем не обязательно быть злодеем, человеком безнравственным, большевиком, разрушителем веры и осквернителем церквей. В. Л. Гинзбург привёл многих в сознание, так сказать вывел из состояния какого‑то безотчетного и повального дрейфа из одной, коммунистической, веры в другую, православную. А ведь положение доходило до смешного, особенно в среде политических деятелей. Когда, говорят, Е. Гайдара спросили, верующий ли он, то тот ответил – «агностик». После чего якобы пошел слух, что Гайдар – член какой‑то новомодной секты.

Но если мы не хотим и дальше бессознательно сползать в теократию, то нам нужно понимание естественности мировоззренческого плюрализма, уважение к светскости государства и принципам свободы мысли и совести. Вот почему я и хочу поделиться своими мыслями об атеистическом мировосприятии, у которого, на мой взгляд, есть свои неоспоримые достоинства.

***

Как и все люди, атеист знает о смерти и думает о ней. Особенность его мыслей состоит лишь в том, что он не верит в жизнь после смерти. Верующие и верят, и не верят. Они редко допускают мысли о том, что нет загробной жизни. То есть мысли, может быть, и не допускают, но чувства контролировать труднее, поэтому нет-нет да и посетит верующего чувство ограниченности жизни земным её путём. Ну да Бог с ними (если они этого хотят), с верующими. Мне интереснее психология атеиста. Он – существо редкой породы. Конечно, и среди атеистов есть люди неприятные, скажем, те, кто, считая себя атеистом, исходит какой‑то злобой и желчью, говоря о Боге и верующих. Есть и дремучие атеисты, т. е. настолько дикие и невежественные, что не задумываются не только о возможной «небесной» жизни, но и о земной‑то не думают.

Поскольку атеист, как правило, живёт в среде, так или иначе пропитанной идеями религии или всякого рода церковными приметами, то он не может обычно не определять своего отношения к верующим и религиям. Не может он и не отличать себя от верующих. В том числе и в вопросе об отношении к смерти. Именно здесь ярче всего обнаруживается противоположность атеистического (по сути, материалистического или натуралистического) мировоззрения и религиозного. Продуманное отношение атеиста, хотя и в каждом конкретном случае особенное, в целом состоит в спокойном признании конца жизни как смерти. Что заставляет человека признавать этот факт, закономерный с точки зрения биологической, но вопиющий и неприемлемый, ужасающий и оскорбительный – с личностной, психологической, моральной и даже эстетической (тем более – с религиозной)?

Я думаю, что борьба за жизнь есть основная черта живого. Учёные говорят, что на биологическом уровне существуют программы, запускающее процессы самоликвидации, хотя геном едва ли не бессмертен и «рассматривает» особь как не более чем средство своего очередного воспроизведения. И это несмотря на то, что цель всякого конкретного живого существа – жить. Жить как можно дольше, в принципе всегда. Но у человека есть разум, который в данном случае говорит ему, в том числе и как биологическому существу, что жить всегда противоестественно, так в жизни не бывает, хотя можно и нужно длить жизнь как можно дольше. Разум здесь и реалистичен, и мужественен, и великодушен. Он благороден, не давая жажде жизни длиться всегда, породить ложь и сделать её, эту ложь, иллюзорной основой жизни. Так в глазах атеиста жизнь становится не лживой и не иллюзорной, не греховной или «тленной», но истинной, настоящей, особенно прекрасной и ценной, поскольку теперь она предстаёт в качестве единственно данной, отороченной временем, как сияющий алмаз, неповторимый и однократно огранённый. И она первородна, первосортна и приоритетна по отношению к своему субъекту, владельцу – человеку. Естественно, что и мир в глазах такого человека – его мир, единственное и родственное ему лоно, творческая, динамичная causa sui, роскошная и не завистливая стихия, предлагающая всем своим творениям только одно – жить в согласии с ней.

Таково жизнеощущение атеиста, последовательного материалиста или натуралиста. Но не верующего. Ведь для верующего, последовательного и, как положено, догматичного, реальная жизнь, жизнь здесь-и-теперь становится второсортной, обесцененной, часто жалкой и униженной в свете веры в потустороннюю вечность. В лучшем случае она – лишь отблеск «настоящей», райской жизни. Но он невольно колеблется между этой, реальной, и той, чаемой, жизнью, обманывая одновременно и земное жизнелюбие («нет, это не настоящая, а грешная и тленная жизнь!»), и свою веру в загробное существование (неизбежно забывая, особенно в радостях, о небесной жизни). Понятно ведь, чем меньше вера в загробный мир мешает человеку насладиться дарами земной жизни, тем – невольно – слабее эта вера, уступчивее, гуманнее.

У атеиста его вот эта, мирская жизнь – основа. Вместе с тем миром, в котором она возникает и в котором она в конце концов исчезает.

В атеистическом отношении к смерти есть что‑то раскованное, роскошное, исключительно благородное – весь мир мой, и я реальная часть всего. И вместе с тем – скромное, не завистливое, не жаждущее вечного блаженства, ибо нет на то никаких оснований, да, похоже, и причин или тем более заслуг. В этом отношении нет и готовности идти на всяческие самоунижения и самообманы во имя «вечной жизни». Атеисту незачем что‑то выдумывать, создавать какие‑то иллюзии, чтобы удовлетворить слепые психобиологические потребности в бесконечной жизни, в бесконечном блаженстве, абсолютной безопасности и т. п. Атеист мало говорит о смерти. Возможно потому, что за ней ничего нет. А «чего не варят, о том не говорят», как свидетельствует народная мудрость.

У него, атеиста, есть ясное понимание некоторых вещей, недопустимых, немыслимых для верующего. Например, он сознаёт, что человек должен умереть и уступить место другим, порождённым им существам. Даже по чисто физическим, пространственным и энергетическим соображениям. Смерть – это естественный закон живой природы. Будь иначе – места на Земле не хватит. Может быть, даже и во Вселенной. Жизнь – прекрасная в своем многообразии сила. Но как биомасса она страшна в своей экспансии. Вернадский говорил, что если бы биомасса не разлагалась, то Земля в не такой уж длительной перспективе была бы сплошь этой биомассой, переросла бы геологический её вес.

Атеист может сказать, что, рождая себе подобных и уступая им место на пиру жизни, он дает им шанс испытать это неповторимое чудо жизни, изведать это удивительное явление, испытать это невероятное приключение.

Атеисту ведомо чувство мужественного одиночества перед лицом смерти. Он знает, что это конец. Его личный конец, но не конец жизни, не конец жизни ему подобных, тех, кто будет жить после него. Это не конец и потому, что он прямо или косвенно оказался причастен к продолжению рода людского. Атеисту как человеку, который освободился от религиозной веры, может быть известно и чувство «великого сиротства», о котором так проникновенно писал Достоевский. Да, нет над тобой ни избавителя, ни утешителя, ни спасителя.

Но от чего спасти? От смерти, чтобы быть обречённым на вечную жизнь? Достаточно ну просто чуть-чуть подумать о том, что это такое – вечная жизнь, чтобы прийти в ужас или испытать беспросветно тоскливое чувство. Быть обречённым на вечность (что бы это ни значило) в чём‑то страшнее, чем быть обречённым на смерть. Хотя в чём‑то и заманчивей. Но в любом случае в идее вечности есть какое‑то недоразумение. Может быть, потому, что рождается она не от ума, а от жаждущей жизни плоти и безумного в своем эгоизме и завистливости ума?

Но от чего избавить? От грехов, которые ты, именно ты совершил, но значит – и от ответственности, от которой, если быть честным, тебя никто не может освободить, даже господь Бог? Ведь только ты, сотворивший зло, способен или как минимум можешь желать и пытаться искупить, исправить, заменить ложь и зло чем‑то истинным и добрым.

Но почему утешить? Разве человек всегда ребёнок? Разве не должен он обретать собственные силы для труда и преодоления зла, для обретения радости жизни? Для самоутешения – не по‑детски и пассивно, а творчески, созидая благо для себя и других и находя в этом истинное удовлетворение и счастье. А если повезёт – то и получая благодарное признание других.

Да, смерть – это трагедия. Но смерть не всесильна над родом, над миром. Она не в силах убить и отравить жизнь. Она лишь может придавать ей остроту, обрамлять горечью, углублять ценность индивидуальной жизни, чувство её уникальности и неповторимости.

Пути к атеизму разнообразны. Один из них – это путь, начинающийся с чувства какого‑то неудовлетворения, фальши всяких идей сверхъестественного и ведущий к пониманию великого обмана религий, пониманию того, что Бога нет и никогда не было, а был, чуть ли ни с начала человеческой истории, великий самообман. На пути к атеизму возникают или могут возникать самые противоречивые чувства – освобождения, сиротства, разочарования, печали, горечи, ярости, мужества и стоицизма. Но в сущности своей атеизм – это одна из величайших и мужественных форм реализма и жизнелюбия. Только атеист может в полной мере испытать чувство свободы и ответственности за себя и за жизнь себе подобных, потому что он знает, что кроме человека и природы нет ничего. Что нет ничего выше и прекраснее их. Он способен испытать истинное благоговение перед тем действительным, единственнодействительным миром, в котором он живёт, потому что он знает, что нет никакого другого, сверхъестественного мира. Только атеист способен испытать истинную боль за осквернение природы и человеческого существа и преисполниться решимости изменить дело к лучшему, потому что он понимает, что другого человека и другого мира нет и быть не может, что нужно делать себя и мир лучше здесь и теперь, а не уповать на какой‑то выдуманный, несуществующий мир.

Только атеист, точнее гуманный, просвещённый атеист может в полной мере направить все свои дарования и силы на земное, т. е. на реальное и единственно доступное ему пространство совершенствования, заботы и любви. Только здесь в естественно чудесной Вселенной мы можем найти основу для приложения и реализации всех наших жизненных сил и добродетелей на благо себя и окружающих, на поиск и реализацию идей справедливости и равенства людей.

Привилегия человечного атеиста – подлинное, полнокровное творчество, роскошь экстаза жизни, гуманного восхождения на вершины достойного и благородного существования.

Позволю себе закончить словами выдающегося гуманиста современности Пола Куртца: «В какой‑то момент времени каждый человек, в конце концов, принимает условия смерти. Но ведь верно и то, что жизнь может и не обрести значения в полном смысле этого слова, пока мы не столкнулись со смертью. Единственный выход в этой ситуации экзистенциальной борьбы между жизнью и смертью – это поставить жизнь в должную перспективу… И всё‑таки смерть есть часть жизни, её момент. И нужно встретить его мужественно. Нам нечего бояться смерти. Поскольку нет никаких гарантий посмертного существования, то нет и никаких страданий. Несомненно, мы чувствуем сожаление, жалость, покидая такой восхитительный мир, особенно если смерть преждевременна. Со слезами на глазах, может быть, даже со стиснутыми зубами человек будет расставаться с людьми. Но если он жил полной жизнью, в итоге, когда уже не будет ни энергии, ни жизненных сил, он может перед уходом сказать другим: "Как замечательно всё это было".

Жизнь, какой бы долгой она ни была, слишком коротка. Но можно встретить смерть с мужеством и пафосом. И может быть, если человек прожил счастливую жизнь, он скажет перед смертью: "Я любил жизнь, и я не растратил её зря. Пока она длились, она была прекрасна!"» ¹.

¹ Куртц П. Утверждения: Жизнь, полная радости и творчества. М., 2005. С. 112‑114.