ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2005/2006 № 1 (38)

УРОКИ НА ЗАВТРА

КОЛЫМА и колымчане (Из воспоминаний)
Юрий Шапиро

осле окончания Сталинабадского медицинского института я, не без труда, получил направление на работу в Магаданскую область, где находились в ссылке мои родители. Министерство здравоохранения Таджикистана всячески противилось этому, и лишь после вмешательства секретариата Маленкова, куда я обратился с письмом с просьбой разрешить мне воссоединиться с родителями, которые были арестованы МГБ в 1948 г. и отправлены в ссылку, мне выдали диплом и направление в распоряжение Магаданского облздравотдела.

До 1953 г. Колыма была закрытой территорией Советского Союза, куда можно было попасть либо по специальному пропуску, выдаваемому милицией, либо по приговору суда или решению Особого совещания при министре госбезопасности. На этой территории не было советской власти – вполне официально она была установлена в 1953 г. после смерти Сталина.

Безраздельным хозяином этой огромной территории, равной по размерам нескольким европейским государствам, было Министерство внутренних дел и ГУЛаг, образовавшие Государственный трест Дальстрой и Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей – УСВИТЛ, находившиеся в Магадане.

Начальник Дальстроя являлся заместителем министра внутренних дел СССР. За всю историю Дальстроя на этой должности сменились четыре человека: Берзин, бывший командир латышских стрелков, Павлов, прославившийся неслыханной жестокостью и покончивший жизнь самоубийством после XX съезда партии, генерал-лейтенант Никишов и Митраков, при котором Дальстрой был расформирован.

История освоения Колымы начинается с 1932 г., когда в бухте Нагаева высадилась экспедиция первооткрывателя Колымы Цареградского и Сергея Дмитриевича Раковского – последнего я хорошо знал лично по работе в Нексикане, где он был начальником Берелёхского геолого-разведочного управления. Первые изыскания геологов показали, что в недрах Колымы таится вся таблица Менделеева – и в первую очередь золото, которого было много и которое было необходимо стране.

На Колыму был направлен поток заключённых, недостатка в которых в Советском Союзе не было во все периоды его истории. Перед новым структурным образованием были поставлены две задачи: первая – стать валютным цехом страны, вторая – стать местом заключения и уничтожения неугодных власти. В аббревиатуре УСВИТЛ слово «исправительные» по праву могло бы быть заменено словом «истребительные», ибо заключённые содержались в них в нечеловеческих условиях, при нечеловеческом режиме.

Старожилы Колымы рассказывали, что заключённых привозили в тайгу, где они сами строили зону для себя и жильё для охраны, после чего начиналась их эксплуатация, невиданная даже в условиях рабовладельческого общества. Скудное питание, нормы выработки, превышающие человеческие возможности, ужасающий колымский климат, жестокость режима, цинга, которой болело подавляющее большинство заключённых, быстро делали своё дело. Но недостатка в рабочей силе не было. Один за другим колымский флот – приспособленные для перевозки в трюмах зэков пароходы «Феликс Дзержинский» и «Джурма» – в период навигации привозили десятки тысяч людей.

Во всяком производстве главное – дороги. Колымская трасса протяжённостью полторы тысячи километров, от Магадана до Хатанги, построенная в тридцатые годы, когда никакой механизации дорожных работ не было и в помине, стоит на костях сотен тысяч людей, имя им – ты Господи веси! – ибо никто не знает, сколько их полегло в вечную мерзлоту.

Берзин был расстрелян вместе со своими заместителями – Запорожцем и Медведем, отправленными на Колыму из Ленинграда после убийства Кирова. Его преемник Павлов, начальником НКВД Дальстроя при котором был полковник Гаранин, прославившийся тем, что расстреливал целыми лагерями, а оставшимся в живых добавлял сроки заключения – их называли гаранинскими, – в своей предсмертной записке писал, что он сам себе вынес приговор и сам привёл его в исполнение.

С приходом генерала Никишова режим слегка либерализовался: стране нужно было золото. За помощь по ленд-лизу во время войны Советский Союз расплачивался кровью своих солдат на полях сражений и колымским золотом. Каждую осень в Магадан приходил крейсер из Сан-Франциско и увозил в Америку добытое золото.

Рассказывают, что Колыму посетил вице-президент США Уоллес. Конечно, потёмкинская деревня была воспроизведена колымским начальством по всем правилам этого жанра. Уоллесу показали суточный съём промприбора – вскрыли колоду, предварительно подсыпав в неё золото из двух соседних, – и вице-президент не смог сдержать своих чувств: запустил руки в золотой песок и перебирал его пальцами. Зрелище действительно впечатляющее. Я однажды видел суточный съём драги. Помещался он в большой кастрюле, мне предложили поднять кастрюлю, и я, в то время молодой и физически сильный человек, не смог оторвать её от стола.

О Колыме написано много, достаточно прочитать В. Т. Шаламова, Е. С. Гинзбург, А. И. Солженицына, А. В. Горбатова, О. Л. Адамову-Слиозберг. Лучше их не напишешь, и ничего принципиально нового в этих записках, наверное, нет. И все же думается, что поделиться своими воспоминаниями – мой долг.

Река Колыма. Основное плавсредство

За четыре года (с 1954 по 1958) работы в Магаданской области я встречался с тысячами людей, судьбы которых были объединены одним – они попали в сталинскую мясорубку. Справедливости ради я должен сказать, что среди них были и бандиты, убийцы, воры всех мастей – криминальный мир был представлен во всём своём разнообразии, – предатели родины, полицаи, бандеровцы, власовцы. Но основная часть людей, сидевших в лагерях по 58-й статье, – это были люди, оказавшиеся в лагере за несовершенные преступления, истинные мученики нашей истории. Среди них были простые труженики, крестьяне, интеллигенты, попавшие в круги этого ада по злому навету, по глупости – за рассказанный анекдот, за испорченный портрет вождя, да и просто по разнарядке… Скольких гениев лишилась Россия из-за сталинского произвола? Тебе, читатель, что-нибудь говорят имена Королёва, Георгия Жжёнова, Иннокентия Смоктуновского? Им удалось вырваться из колымского ада. Большинству не удалось, и они пробыли в нём, как говорится, «от звонка до звонка».

Я начал работать в Нижнем Сеймчане, центре оловодобывающей отрасли Колымы, заведующим хирургическим отделением районной больницы. Начало моей работы совпало с периодом начала распада системы Дальстроя, закрывались лагеря, и на волю хлынул поток обездоленных людей, почти поголовно больных. В социальном отношении они не были защищены, пребывание в лагере не засчитывалось в трудовой стаж. До реабилитации оставались долгие годы, массовая реабилитация началась лишь в 1957 г., а для некоторых она не наступила и по сей день.

Ко мне на приём в поликлинику, который я проводил каждый день, приходили десятки освободившихся из лагеря людей с последствиями цинги, отморожениями, огромными грыжами, букетом хронических заболеваний, молящие о помощи. Что мог сделать я, молодой, только окончивший институт врач? Лишь положить в отделение, подкормить, подлечить, кое-кого прооперировать.

Я много разговаривал с этими людьми и передо мной открылась вереница трагедий. Порой отказывался верить услышанному, однако всё увиденное мной подтверждало их правоту. По долгу службы мне приходилось бывать в лагерях, оперировать в одном из самых страшных каторжных лагерей – в Берлаге на Эльгене, где заключённые ходили с номерами, как в Дахау или Освенциме.

Я хочу рассказать о судьбах двух людей, с которыми мне довелось встретиться на Колыме.

В больнице Нижнего Сеймчана работал доктор Владимир Онуфриевич Мохнач. Высокий рост, благородные черты лица, прекрасная речь – весь его вид внушал уважение.

Когда я оформлялся на работу в больницу, в отделе кадров со мной провели беседу, перед тем как я заполнил дальстроевскую анкету. «Вы будете общаться со скрытыми врагами советской власти, троцкистами, бухаринцами, шпионами. Будьте бдительны, не поддавайтесь на вражеские провокации. Вы комсомолец, мы вам доверяем, враг коварен».

Начав заполнять анкету, я ахнул – она была на 25 страницах, в число её вопросов входили такие, как фамилия дедушки и девичья фамилия бабушки, если они умерли – где похоронены, подробные сведения о родителях, дядях и тётях. На последней странице было уведомление о том, что я никогда и никому не буду рассказывать о увиденном и услышанном на территории Дальстроя. В противном случае – 25 лет тюремного заключения.

Жизнь во всё вносит свои коррективы…

Я подружился с Владимиром Онуфриевичем, и он много рассказал мне о своей судьбе. Он – представитель дворянского рода, по образованию биолог. В конце 1930-х гг. был директором биологического института Дальневосточного филиала Академии наук СССР. Весь руководящий состав института был арестован, и его судила выездная сессия военной коллегии Верховного суда под председательством Матулевича. Владимир Онуфриевич был осуждён на 10 лет лагерей. В трюме парохода, увозящего его на Колыму, он встретил весь состав осудившей его выездной сессии военной коллегии: Матулевич лишь после этого посчитал свою функцию выполненной и со спокойной совестью отбыл в Москву. Когда я спросил Владимира Онуфриевича, не боится ли он рассказывать о всём пережитом, он мне ответил: «Юра, я в нескольких метрах от себя видел Матулевича, после этого мне нечего бояться».

А пережить Мохначу довелось много. Он был на общих работах, погибал от пеллагры и дизентерии. Случай помог ему попасть в медицинскую часть. И здесь произошло чудо.

В лагере сотнями погибали люди от дизентерии и дистрофии. Однажды Владимир Онуфриевич случайно опрокинул на свой хлебный паёк пузырёк с йодом. Увидев это, доходяга-заключённый, бывший у него на приёме, схватил этот хлеб и съел. В его состоянии произошла неожиданная перемена – он начал поправляться. Владимир Онуфриевич, раздобыв на пищеблоке крахмал, начал варить крахмальный клейстер, воздействовать на него йодом и кормить им больных. Умиравшие больные пошли на поправку, метод получил распространение в лагерях. После реабилитации Мохнач вернулся в Ленинград, запатентовал свой метод и возглавил созданный им институт, который начал выпускать йод-крахмал для нужд ветеринарии.

Смеясь, он говорил моему отцу: «Квартиру в Ленинграде мне дали на Нарымской улице – в напоминание и назидание. Нам, Виктор Михайлович, никуда не уйти от нашего прошлого».

Главным врачом нашей больницы была Евдокия Семёновна Симакова, человек недалёкий и неумный, всерьёз воспринимавшая беседы, проводимые с нами в отделе кадров. Мохнача она ненавидела как врага народа и аристократа, которым он и являлся на самом деле. Она всячески унижала и притесняла его. Однажды ему представился случай расквитаться с ней, и он им воспользовался.

Было дело так. Он одним из первых в посёлке узнал об аресте Берия. В каждом кабинете любого колымского начальника висел на стене портрет Лаврентия Павловича, висел он и в кабинете Евдокии Семёновны. Мохнач отправился в больницу, без стука вошёл в кабинет главного врача. Симакова онемела от такой наглости.

– Евдокия Семёновна, до каких пор на стене вашего кабинета будет висеть портрет шпиона, агента иностранных разведок, убийцы и палача Берии? – спросил он.

Ничего не знавшая о последних событиях Симакова кинулась звонить в райотдел КГБ.

– Товарищ начальник, – заорала она, – ссыльнопоселенец Мохнач в моём присутствии назвал нашего вождя товарища Берия шпионом и убийцей!

Хорошо информированный начальник райотдела КГБ послал Симакову туда, куда она и не мечтала попасть, и бросил трубку… С огромным удовольствием наблюдал Владимир Онуфриевич, как она полезла снимать со стенки портрет своего поверженного кумира.

В тот день, когда Мохнач получил паспорт, он на поликлиническом приёме положил его перед собой на стол – чтобы все могли видеть, что он свободный человек.

Второй из встреченных мною на Колыме людей с необыкновенной судьбой – мой Учитель, Яков Соломонович Меерзон, один из самых известных колымских хирургов. У него было неблагополучное родство – его двоюродным братом был Иона Эммануилович Якир, его родная сестра Надя была замужем за вторым секретарём Московского городского комитета партии Корытным, расстрелянным в 1937 г.

До своего ареста Яков Соломонович был любимым учеником и старшим ассистентом академика Сергея Ивановича Спасокукоцкого. Его ожидала блестящая карьера, но грянул 1937 год. Яков Соломонович был арестован и обвинён в том, что он в составе преступной группы, возглавляемой Спасокукоцким, в ту пору главным хирургом Лечсанупра Кремля, готовил убийство товарища Сталина. Яков Соломонович не давал признательных показаний, требовал очной ставки со Спасокукоцким.

В это время период ежовщины кончился, НКВД возглавил Берия, начался небольшой период послаблений, кое-кого из заключённых на Лубянке начали выпускать. Якову Соломоновичу попался на глаза клочок газеты, на котором был напечатан указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении академика С. И. Спасокукоцкого орденом Ленина.

Яков Соломонович упросил своего освобождаемого сокамерника разыскать в Первой Градской больнице Александра Николаевича Бакулева (ученика и ближайшего помощника Спасокукоцкого) и рассказать ему об угрозе, нависшей над их учителем. Сокамерник оказался человеком мужественным, разыскал Бакулева и передал ему всё, что он услышал от Меерзона. Бакулев был из одной деревни с секретарём Сталина Поскрёбышевым. Он попросил последнего о встрече, они поговорили, после чего вопрос о участии Меерзона в преступной группе, возглавляемой Спасокукоцким, отпал.

Но на Лубянке сам факт ареста являлся признанием виновности арестованного. Следователь стал требовать от Меерзона признания в том, что он… гомосексуалист. Яков Соломонович возмутился: «У меня двое детей, я женат». Свои десять лет он получил по 58-й статье и был отправлен на БАМ – строительство «магистрали века» началось ещё до войны. Через год, работая хирургом в лагерной санчасти, он увидел своего следователя, одетого в лагерный бушлат. «Ты ещё жив, идиот? – приветствовал бывший следователь Якова Соломоновича. – Если бы ты подписался под тем, что ты педераст, то получил бы свои три года по бытовой статье и вернулся бы домой. Теперь же будешь гнить здесь вместе со мной».

Яков Соломонович поник главой, понимая всю правоту своего мучителя.

Ещё через год он был этапирован на Колыму. Будучи блестящим хирургом, он вскоре прославился на всю Колыму, к нему стекались больные из лагерей. О нём написал Варлам Шаламов в «Колымских рассказах» в новелле «Курсы». Только на Колыме могла случиться история, которую я расскажу ниже.

Однажды Меерзона вызвали с вещами на вахту, посадили в кузов грузовика и повезли в Магадан. Яков Соломонович ничего хорошего от этой поездки не ждал. Новое дело, новый срок… В Магадане его привезли к начальнику МагЛага Александре Романовне Гридасовой, гражданской жене Никишова, начальника Дальстроя.

– Я назначаю вас главным врачом больницы МагЛага, – сказала она Меерзону.

– Но я же заключённый, в больнице охрана…

– Пусть это вас не волнует, – сказала ему Гридасова и вызвала в кабинет начальника охраны: – З/к Меерзон назначен главным врачом больницы МагЛага.

– Слушаюсь – ответствовал тот.

Каждое утро майор, начальник охраны, докладывал Меерзону: «Гражданин начальник, в вверенной вам больнице происшествий не произошло».

В 1947 г. Меерзон освободился из лагеря и был направлен на спецпоселение в Нексикан, где стал заведовать хирургическим отделением больницы Западного горнопромышленного управления. Через полгода он был снова арестован и несколько месяцев провёл в камере районного отдела МГБ. В конце концов его вызвал начальник райотдела майор Шифрин и объявил, что ему назначена ссылка до особого распоряжения. «Когда последует особое распоряжение?» – поинтересовался любознательный Яков Соломонович. – «После полной победы коммуниза в СССР», – ответил майор Шифрин.

Нексикан. В операционной

Ошибся майор, кстати, вскорости изгнанный из органов – фамилия подвела. Свобода пришла раньше. После смерти Сталина Яков Соломонович был амнистирован, позже реабилитирован. Он уехал с Колымы в Щёкино, под Тулой, несколько лет проработал там заведующим хирургическим отделением, оставил работу – ему было в то время далеко за 70 лет, – сотрудничал в местной газете. К его 80-летию Магаданский облисполком прислал ему приветствие и ценный подарок. Он и его жена, Зоя Андреевна Чертова, работавшая с ним на Колыме, похоронены на Яснополянском кладбище.

Яков Соломонович совмещал в себе блестящие хирургические способности с чертами учёного. Работая перед арестом в институте переливания крови, он создал первый советский кровезаменитель – начал переливать асцитическую жидкость, которую получали при лапароцентезах у больных с кардиальными циррозами печени. Асцитическая жидкость по составу близка к плазме крови, но лишена групповых свойств. В Нексиканской больнице я перелил сотни литров её.

Принятый во всём мире способ сушки плазмы, разработанный учеником Якова Соломоновича, будущим профессором, лауреатом Сталинской премии Григорием Яковлевичем Розенбергом, ведёт своё начало от попытки сушить асцитическую жидкость.

У Якова Соломоновича было пять учеников, воспитанных им на Колыме. Первым из них был Николай Иванович Герасименко, будущий профессор, крупнейший торакальный ¹ хирург. Перед арестом он был начальником санитарной службы Сталинской железной дороги. Попав в лагерь, он стал учиться хирургии у Меерзона и достиг в ней больших успехов. Вместе с Меерзоном он разработал способ лечения отморожений и написал монографию «Клиника и лечение отморожений», ставшую сейчас библиографической редкостью. Иллюстрации к этой книге выполнены заключённым-художником. Освободившись из лагеря в 1948 г., Герасименко сумел приехать в Москву и попасть на приём к главному хирургу Советской Армии академику Бурденко. Ознакомившись с представленным ему материалом, Бурденко ахнул – такого материала не было в то время ни у кого в мире. Монография была издана, защищена кандидатская диссертация, и до 1953 г. Герасименко исчез из Москвы. После смерти Сталина он вернулся в Москву, пришёл к профессору Богушу – и начался его звёздный путь, закончившийся с его безвременной кончиной.

Вторым учеником Якова Соломоновича был Коста Стоянов – болгарский коммунист, сотрудничавший с Коминтерном, арестованный и отправленный на Колыму. Он в лицо называл лагерное начальство фашистами, за что бывал неоднократно бит, его рвали собаки, и Яков Соломонович несколько раз оперировал его по этому поводу. Сердце его открылось мужественному болгарину, он взял его в санчасть и начал учить хирургии. Благодаря Георгию Димитрову Стоянов был освобождён из лагеря и уехал в Болгарию.

Летом 1959 г. я встретился с Яковом Соломоновичем в Колонном зале Дома союзов на съезде хирургов, делегатами которого мы являлись. С программным докладом на съезде выступил главный хирург болгарской армии, генерал-майор медицинской службы профессор Коста Стоянов. Делегаты съезда, обмениваясь впечатлениями, отметили блестящее знание русского языка докладчиком. В перерыве мы с Яковом Соломоновичем прогуливались в фойе. Навстречу нам шёл генерал Стоянов. «Яков Соломонович, дорогой, ну как там у нас, на Колыме?» – воскликнул он, обнимая Меерзона. Всем всё стало ясно.

Третьим учеником стал Сергей Михайлович Лунин, потомок декабриста Лунина. Будучи студентом пятого курса медицинского института, он рассказал кому-то такой анекдот. Трём колхозницам выдали премию: одной путёвку в санаторий, второй отрез на платье, а третьей, самой бойкой – бюст товарища Сталина. Она ревёт. «Так тебе, дуре, и надо», говорят ей подружки. В ту же ночь Лунин был арестован, помещён на Лубянку. После окончания следствия его привели в кабинет Берии, который ударом резиновой дубинки благословил потомка декабриста на 17-летний крёстный путь. На Колыме он работал в шахтах Аркагалы, заболел тяжёлой формой силикоза. Я познакомился с ним в Боткинской больнице в Москве. Он стал прекрасным хирургом, много и успешно оперировал. Он рано ушёл из жизни.

Четвёртым учеником был Юрий Васильевич Яшанин, выпускник Горьковского медицинского института. За три года работы под руководством Якова Соломоновича он стал отличным хирургом. Вернувшись в Горький, он защитил кандидатскую диссертацию и много лет проработал в клинике. В последние годы он был главным врачом областной станции переливания крови.

Пятым учеником стал я.

Я рассказал о судьбах всего лишь двух людей, с которыми я встретился на Колыме. Судьба их в конце концов сложилась благополучно – они дожили до реабилитации, их жизнь на материке была омрачена только старостью и болезнями.

К сотням тысяч людей судьба была менее благосклонна. Мой отец, патофизиолог, до ареста работавший учёным секретарём Онкологического института имени Герцена, вернувшись в Москву после реабилитации, член КПСС, не мог устроиться на работу – как только в отделе кадров знакомились с его паспортом, в котором было написано, что он выдан на основании статьи 39 Положения о паспортах, ему немедленно указывали на дверь.

Далеко не все в нашей стране были рады хрущёвской «оттепели».

Не все радуются свободе и сейчас. Сегодня, когда я пишу эти строки, по телевидению сообщили, что в городе Мирном, в Якутии, по просьбе ветеранов открыт памятник товарищу Сталину… Каких ветеранов? Конвойных войск? И это после всего того, что стало известно благодаря гласности? После книг Солженицына, Шаламова, Гинзбург, Горбатова, Адамовой?..

Зимой 1956 г. я возвращался из Сусумана, где я принимал участие в работе пленума райкома, в Нексикан. Было около 7 часов вечера, когда машина, в которой я ехал, свернула на Колымскую трассу, но вскоре путь нам преградила вооружённая охрана: колонна заключённых возвращалась с работы в лагерь. Огромный Сусуманский лагерь располагался рядом с трассой, нас остановили почти у вахты, и я мог в подробностях видеть происходящее. Мороз был минус 49 градусов по Цельсию – при минус пятидесяти день актировался и заключённых на работу не выводили. Колонна была большая, не менее тысячи человек. Они были выстроены в шеренги, по пять человек в каждой. Одеты они были в ватные бушлаты-«москвички», как их называли, ватные чуни, к которым проволокой были привязаны куски старых автомобильных покрышек, ватные ушанки, шеи были замотаны грязным тряпьём. Колонну окружали вооружённые автоматами вохровцы, среди них было много татар и казахов.

Нексикан

Мой дед, немало посидевший в царских тюрьмах, рассказывал, что в охране преобладали татары, преимущество отдавалось малограмотным и плохо владеющим русским языком. Так оно осталось и при советской власти. Было много немецких овчарок, они рвались с привязи и готовы были разорвать заключённых – их специально натаскивали на это. В зону впускали по шеренге – пятёрка проходила через распахнутые ворота, за воротами её принимал по счёту лагерный конвой, и только после этого впускалась следующая пятёрка. Матерный крик конвоя, лай и рычанье собак, готовая в любой момент открыть огонь охрана, серые, осунувшиеся, с потухшими глазами лица заключённых, прохватывающий до костей мороз – картина дантовского ада! Мы простояли не менее часа, прежде чем последняя шеренга прошла в зону, за ней вошёл конвой, ворота захлопнулись и мы получили возможность двигаться по направлению к дому.

За время моей работы в Магаданской области мне приходилось бывать в лагерях – в Сеймчане, в Эльгене, где был каторжный лагерь, в котором заключённые ходили с номерами, на приисках «Комсомолец» и «Пятилетка», на прииске «Каньон». Лагерная больница ЮзЛага располагалась рядом с районной больницей, в которой я работал, и каждый день, идя в больницу, я проходил в двух шагах от нескольких рядов колючей проволоки, составлявших её ограду. У меня до сей поры хранится пропуск, выданный мне для прохода в зону этой больницы в любое время суток. Мне приходилось часто оперировать там, а после расформирования ЮзЛага моё хирургическое отделение переехало туда – там была прекрасная операционная, созданная профессором Василием Михайловичем Зверевым, заключённым-хирургом, много лет проработавшим в этой лагерной больнице.

Повидав многое, я не мог не задумываться о том, что система наказания в нашей стране была запрограммирована только на уничтожение и устрашение, перевоспитать кого-либо она не могла и не ставила это своей целью. Да и сейчас не ставит. И кого перевоспитывать? Обвиненных по 58-й статье, на 90 % – невиновных людей, попавших в чудовищную мясорубку сталинского «правосудия»? Бандитов и уголовников, убийц и насильников, чья психика была невосстановимо искалечена уголовной романтикой, живших и живущих сейчас по своим волчьим законам, чьим кредо было и остаётся «ты сдохни сейчас, а я завтра»?

Мой Учитель, проведший в лагерях 17 лет, говорил, что за решёткой находились и охраняемые, и их охранники, и эта решётка калечила психику и тех и других. Я задумывался над психологией охраны: что двигало людьми, посвятившими себя конвойной службе? Власть над людьми? Безусловно, да – власть, не ограниченная ничем, позволяющая измываться над себе подобными так, как тебе этого захочется, низводящая цену человеческой жизни до копейки. Многие офицеры после окончания войны, страшась демобилизации, пошли служить в конвойные войска. Они быстро адаптировались. Заключённые всех цветов – от политиков до урок – ненавидели охрану, они нашли для неё ёмкое определение – «псарня», очень точное, отвечающее существу дела.

Полупьяная, малограмотная, сознающая свою безнаказанность и свою значимость, вершительница судеб миллионов людей, бездушная, бесчеловечная – такой я воспринимал ВОХРу колымского периода своей жизни. И уж она делала всё для того, чтобы превратить своих подопечных в выродков. Лагерь никого ничему не научил – это справедливо отметил вечный сиделец, один из великих писателей земли русской Варлам Шаламов. А он этот вопрос изучил досконально! Поколения советских людей были морально искалечены, их были миллионы.

Вчера я проходил около бывшего музея Ленина, где проводила свой митинг «Коммунистическая трудовая народная партия» – есть и такая, оказывается. Около сотни людей с красными знамёнами, с портретами Сталина, с лозунгами, призывающими русский народ вернуться в прошлое… Динозавры! Глядя на это сборище – иначе его и не назовёшь, – я вспомнил Сусуман, огромный лагерь на его окраине, тысячную колонну заключённых, на морозе ожидающих, когда их впустят в лагерь, – там баланда, там тепло и возможность на несколько часов забыться сном в бараке, где, впрочем, тебе и ночью нет покоя – тебя могут проиграть в карты, «опустить», где твоей жизнью распоряжается пахан – наместник Главного Пахана в лагерном бараке.

Страшную цену заплатил наш народ за ложные идеи, навязанные ему тоталитарным режимом. Сбылась библейская заповедь – не сотвори себе кумира.

Иногда мне кажется, что у нашего народа короткая историческая память.

Истина, не требующая доказательства: без знания прошлого – нет будущего. Хочется верить, что здравый смысл возобладает и в могилу проклятого прошлого будет вбит осиновый кол.

В публикации использованы фотографии автора.

¹ Специалист по хирургии грудной полости.