ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2006/2007 № 1 (42)

ОТКЛИКИ, МНЕНИЯ, ПИСЬМА

Никита Голобоков Когда думаю о неизвестности… Мысли о книге В. Кувакина и В. Ковалёвой «Неизвестность»

Человек трёхмерен. Он включает в себя бытие, ничто и неизвестность.

Кочан капусты включает в себя вкус, цвет и объём.

Из этих двух утверждений второе более корректно, так как речь в нём идёт о конкретных свойствах весьма полезного продукта. Можно, конечно, утверждать, что для меня кочан зелёный, а для дальтоника, например, розовый, для кошки серый и т. д.; однако вряд ли получится таким образом меня опровергнуть. Наличие ужасного тоталитарного института электронных регулировщиков дорожного движения, а проще – светофоров, камня на камне не оставит от солипсистко-постмодернистской контраргументации. Конечно, я буду переходить улицу на зелёный, а дальтоник – на розовый; но какая мне, гопнику, у которого за четыре года обучения так и не развилось «философское» мышление, разница, если я нахожусь уже на другой стороне улицы и на моё бытие не наехало несколько тонн автомобильного железа.

А вот с трёхмерностью человека сложнее. «Бытие», как философская категория, обозначающая общее свойство всего материального – пожалуй, да, в меня, как в человека, включается. Буквально только что вышел на балкончик. А балкончик у меня прямо в лес. Майские жуки летают, толстые, как геликоптеры, соловьи поют, свежесть… Пожалуй, да, включаю я в себя бытие всё-таки.

А вот что такое «ничто»? В физике есть ничто? Правомерно ли называть «ничто», например, вакуум? «Ничто» существует? Я, как и в философии, в физике тоже не особо силён. Вот у Демокрита есть атом и пустота. И «пустота» у него – «существующее ничто». Спорно. Для меня, во всяком случае. И не думаю, что со времён Демокрита вопрос этот получил окончательный утвердительный или отрицательный ответ.

Гораздо правомерней говорить о «ничтойности» человеческого сознания и всего, что из него проистекает. Мысль – не только и не столько биохимический процесс; речь – не только и не столько движение языка; текст – не только и не столько чернила на бумаге. Во всяком случае, для меня, как для человека, не только и не столько. То есть ничто – идея? «Ничто есть то, чего нет, и оно не есть бытие и неизвестность». У автора, во всяком случае, такое определение (оно, конечно, вырвано мной из целого текста, что говорится, «с мясом», но, в целом, думаю, я понял автора правильно). Идея есть человеческое ничто. То ничто, которое может постичь человек. Поэтому, говоря о ничто, следует, в первую очередь понимать идею, как совокупность мысли, языка, текста, нормы, идеологии, верования и вообще всех продуктов, произведённых человеческим мышлением. В этом плане ничто порой куда действительней и реальней бытия. Попробуйте, например, подойти к стоящему на улице милиционеру при исполнении и ударить его, – увидите, на сколько лет вас накажет «человеческое ничто» в виде идеи, выраженной в соответствующей статье уголовного кодекса. Закон, государство, товарно-денежные отношения, – всё это несёт в себе колоссальную долю ничтойности, и повелевает современным человеком зачастую куда сильнее, чем быт, стоит над бытом («быт» – одного корня с «бытие»). В этом смысле наше общество ультраидеалистинно и ультраничтойно. И эта ничтойность всё усиливается. Человек как бы, всё более освобождаясь от ига природы, передаёт себя в рабство к собственному ничто.

А неизвестность? Как внутрибытийная гносеологическая категория неизвестность безусловно во мне присутствует. Я вот, например, смотрю сейчас на термометр и знаю, что в моей комнате сейчас двадцать градусов по шкале Цельсия. Но какая сейчас температура в комнате у моего друга, живущего в Кирове, я сказать не могу. Неизвестность эта преодолима – позвонить, спросить… Но автор предлагает мне и другую неизвестность – ещё одну действительность, включающую в себе и бытие, и ничто (в разных вариантах их взаимного соединения) и что-то ещё, неизвестно что. Действительность, активно взаимодействующую с человеком, причём человек в этом взаимодействии играет пассивную роль; действительность, играющую с человеком. А вслед за этим автор говорит о необходимости «недеструктивного» познания этой «действительности» (т. е., познать неизвестность, научиться с ней работать, оставив при этом её неизвестностью), так как деструктивное познание неизвестности ведёт лишь к тому, что неизвестность «откупается» от человека крохотной частицей знания бытия или ничто, а сама при этом остаётся в тени.

Возможно, это прорыв. Хотя склонность к созданию неких идеалистических абракадабр была у многих философов (воля, дух, Dasein), но неизвестность вмещает все эти построения в себя. Неизвестность – это то общее, что было, на мой взгляд, и у Бога, и у Воли, и у Абсолюта… Именно поэтому неизвестность вполне может существовать. Причём сложно назвать её даже идеалистической абракадаброй. Это неизвестно-какая абракадабра.

Насколько я помню, метафизика уже несколько раз умирала и снова воскресала. Квинтэссенцией метафизики я вижу философию неизвестности. И, если это прорыв, то это чужой прорыв. Менее всего хочу я цепляться за хвост чужого исследования. Поэтому далее кончаю попытки рецензировать и делаю попытку переживать.

 Когда думаю о неизвестности, наплевать на огромную бесконечность вне меня. На звёзды смотрю без страха. Розанов, вот, писал – они живые.

Правда, сейчас говорят про какие-то термоядерные реакции – да только плевать я на них хотел. Не касаются они меня. Разве только, как героиня классической пьесы, можно сокрушаться – «говорят, к нам какая-то комета или планида летит», – да вроде, пока не летит…

Есть неизвестность куда страшнее. «Прасковья Фёдоровна Головина с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего, члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина, последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос тела в пятницу, в 1 час пополудни».

И знать бы точно, что смерти нет. Что «есть только свет». Да как узнаешь. Неизвестность смерти во мне всю другую неизвестность закрывает.

 Если верить Данте, ад – довольно интересное место.

В нижние круги меня вряд ли засунут – невелика птица. А вот наверху можно покружиться в вихре с Паулой и Франческо, или поболтать с патером Вергилием.

Да лучше вечность на сковороде, чем в ничто. Гордыне моей так лучше.

 Трусливый визг двадцатилетнего щенка? Повзрослею – по-другому думать буду? Возможно.

Но ведь, в конце концов, два года назад мне дали обязанность служить в армии. Возможно, попасть в горячую точку, убить и умереть. Почему тогда у меня нет права думать о смерти?

 Вот Шестов писал об освобождении от «приживальщиков» в виде идей.

А что такое свобода? Чтобы выжить, я обязан есть. Не здесь ли неволя? А старообрядцы, например, запащивали себя до смерти. Под властью идеи. Порабощая их, не давала ли идея эта им ещё большую свободу?

Любое млекопитающее боится смерти, стремится к бытию. Страх этот держит в рабстве всё живое. И только человек может рвануть на груди рубаху, вскинуть руку в римском салюте, сжать кулак в «рот-фронте», заорать «зиг хайль», или, допустим, «ля иллияху иль Алла» и кинуться грудью на амбразуру дзота, со связкой гранат под танк, направить старенький «зеро» на американский авианосец, или новенький «Боинг» на Всемирный Торговый центр…

Не дарует ли идея, идеология подлинное освобождение? Но тогда свобода – смерть…

 Бывало, едешь, ну допустим, в метро. Смотришь, а напротив – зверская рожа какая-то. И думаешь – убил бы тварь! И ведь не помнишь в этот момент ни про неизвестность, ни даже про освобождение. Так просто думаешь, и всё.

А если б не в метро, а где-нибудь, где нет статьи за убийство? А кто-то другой при виде тебя? В природе человеческой это, что ли?

 Вот Бердяев (насколько моё ущербное сознание понимает Бердяева) писал об освобождении (похожем на то освобождение, о котором я говорю, опять же насколько я Бердяева понимаю) посредством творчества.

Хорошо бы так. Человек-творец не боится смерти и стоит как бы над природой (это уже не Бердяев, это уже в большей степени отсебятина).

Но ведь насколько сильнее страх и агрессия. Не фикция ли подобное творческое освобождение?

 «Человек не рождается и не умирает. Он приходит из неизвестности и в неизвестность уходит». Точно?