ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Зима 2008/2009 № 1 (50)

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СТРАНИЦЫ

Михаил Бейлин НОВЕЛЛЫ

Капитан Лучников

В конце 1941 года судьба забросила меня в прокуратуру Молотовской, а ранее и ныне Пермской области. Мне двадцать лет, окончил два курса Юридического института Прокуратуры СССР. Оставалось ещё два. На призыве в армию признан негодным по близорукости.

Война. С 1 июля 1941 года успел три месяца вместе с другими студентами копать противотанковые рвы и тому подобное, отступая из Смоленской области к Москве.

Начальница отдела кадров Пермской прокуратуры спросила, согласен ли я работать следователем в Красновишерском районе. И показала на карте, висевшей на стене её кабинета, северный край области. В уме промелькнули слова из Пиквикского клуба Диккенса: «Ехать, так ехать, как сказал попугай, когда кошка потянула его за хвост из клетки».

Красновишерск – небольшой городок, вытянувшийся по левому берегу реки Вишера, притоку Камы, состоял в основном из стандартных двухэтажных домов. Их срубили годами раньше заключённые для жилья работников Целлюлозно-бумажного комбината, окрещённого именем Менжинского, воспитателя и благодетеля зэков.

Меня поселили в небольшой комнате трёхкомнатной квартиры на втором этаже. Канализацию в городе не доделали, и соорудили «удобства» из досок во дворе, особенно удобные при типичных для здешнего климата сорокоградусных морозах. Однако моя комнатка оказалась тёплой и обставленной казённой коечкой, столиком и табуреткой. Большую комнату занимала украинка лет сорока, Анна Николаевна Григораж, женщина громогласная, общительная и решительная. Меня она называла Михаилом Вобрамовичем. Это вполне меня устраивало. У неё в комнате на стене висели единственные в квартире часы, так называемые ходики. О собственных часах я тогда и не мечтал. Утром, проснувшись и не вставая, я позволял себе громогласно задавать важный вопрос: «Анна Николаевна! Который час?». Из другой комнаты раздавался стандартный ответ: «Дэвьятый!». Не вникая в тонкости часов, Анна Николаевна внимательно следила за тем, чтобы этот предмет роскоши ходил без остановок. Она работала вахтёром на хлебозаводе, голодной не была. Когда её почему-то уволили, требовала восстановления в должности от секретаря райкома партии. Секретарь сказал, что она может идти работать на лесобиржу Комбината, где баграми из воды вытаскивали на конвейер сосновые брёвна, чтобы превратить их в щепу. Эти равной длины сосновые брёвна назывались балансом. Анна Николаевна похвалилась, что ответила строго: «Жену свою посылай баланы таскать!». Между прочим, в должности вахтёра её восстановили.

Во время моего проживания в той квартире у Анны Николаевны случился недолгий брак с пожилым слесарем. Он не был пьющим, но характерами они, как принято говорить, не сошлись. Начались конфликты, и Анна Николаевна его прогнала. Я, естественно, помалкивал, но она попыталась найти мою моральную поддержку. При этом допустила в затеянном ею монологе непечатную характеристику временного избранника, сказав, что он ломаный х… Я молча удивился образности народной речи.

В другой комнате жила молоденькая Наташа, родом с Кубани, из раскулаченных, так называемая спецпереселенка. Она была довольно хороша собой, понравилась какому-то маленькому начальнику на Комбинате, и тот наградил её ребёночком. Наташа назвала младенца Олером. Объяснила, что это красивое имя слышала по радио. Быть может, было сказано Ольгерд, но я уточнять не стал. На Комбинате вошли в положение молодой матери-одиночки и перевели её с прямого производства на работу в столовую. Она со смехом рассказала, что друзья по прежней производственной работе её критиковали, говоря, что пошла тарелки облизывать.

Вспоминая былое, я не раз замечал, что при разговорчивости в обычных контактах я во многих случаях, когда разумно было что-то сказать, молчал, как герой-партизан на допросе. Такой вот маленький парадокс. В школе получал замечания за болтовню на уроках, а когда стал взрослым, никто не делал мне замечаний по поводу неразумной замкнутости.

Жизнь в нашей коммунальной квартире текла тихо, без малейших конфликтов. Шахмат у меня не было, и я сделал несомненную глупость, не попытавшись их раздобыть. Отрыв от шахмат на два года сыграл вредную роль.

Свободные вечерние часы я решил заниматься немецким языком. Сначала почитал Гейне на немецком. Запомнилась строка, что в мире всё бесцельно, включая Творца с его твореньем. Потом взял в библиотеке большие тома «Истории гражданской войны», один на русском языке, другой на немецком и штудировал их. Я где-то вычитал, что эту методу применял Шлиман, великий археолог и полиглот.

Мне пришла в голову идея, что хорошо бы стать годным к строевой службе, чтобы мне присвоили звание военного юриста. Я изобразил знаменитую таблицу для проверки зрения – Ш Б, М Н К, Ш М Б Ы и так далее – положил табличку на свой рабочий стол под стекло и выучил её наизусть. Вскоре последовало очередное переосвидетельствование в военкомате. Я успешно прочитал несколько строчек, и молодой симпатичный и хорошо знакомый мне доктор по имени Даша сказала, что я годен к нестроевой службе. Я попросил её признать меня годным к строевой. Она не ведала моего глубокого замысла и попыталась убедить, что напрасно я этого хочу. Наш деловой диалог со стороны выглядел забавно: перед девушкой в белом халате я стоял, в чём мать родила. Даша, однако, согласилась, и в итоге мне присвоили звание младшего военюриста, лейтенанта юстиции.

Районная прокуратура состояла из четырёх человек. Михаил Митрофанович прокурор, я как следователь, секретарь – юная девушка Аня и уборщица. До меня следователь был по фамилии Мелкозеров. Его мобилизовали и отправили военюристом на Северо-западный фронт. Он прислал довольно бодрое большое письмо, а немного погодя погиб. Меня почему-то не призывали. На мои заявления в Областной военный комиссариат отписывались: «до особого распоряжения».

Наступила весна, я познакомился с некоторыми молодыми ребятами, проводил свободное время на местном маленьком стадионе. Заметил, что тренироваться в беге особого смысла не имеет, так как питание очень скудное, а аппетит от тренировок возрастает. Однако мои симпатии к физкультуре были замечены старшими товарищами и мне предложили стать секретарём райкома комсомола, так как действующим были недовольны. Я без колебаний отказался, так как почему-то уважал избранную профессию, а желанием делать карьеру не страдал. Между тем мне запомнилось высказывание Михаила Митрофановича, прокурора, о том, что если повесить замок на нашу прокуратуру, то ничего в районе не изменится. Не помню, по какому это поводу было сказано, но в памяти застряло и позже помогло разобраться, как выглядит в жизни применение теории разделения властей, которую нам научно объясняли в Юридическом институте.

Сестра нашей секретарши Ани была замужем за молодым и очень симпатичным Гришей. Он в первые месяцы войны получил на фронте серьёзное ранение руки, подлечился в госпитале, косточки срослись, вернулся в город и стал работать председателем горсовета, в том же здании, где была прокуратура. Мы познакомились, общались, и однажды Гриша сделал мне такое предложение. Он узнал, что в райвоенкомате есть запрос на посылку двух офицеров запаса на курсы «Выстрел».

Там за несколько месяцев готовили командиров взводов для пополнения действующей армии. «Давай поедем вместе, со мной не пропадёшь, я уже знаю, что к чему». Девушкам и женщинам Гриша очень нравился, и его супруга активно выражала свою ревность, возможно не без оснований. Не исключено, что это влияло на его намерение. Я согласился и в один прекрасный день, перейдя дорогу, явился в кабинет райвоенкома капитана Лучникова. Он был выше среднего роста, строен, аккуратен, нетороплив в движениях. Весь какой-то правильный и в меру строгий. До этого момента мне не довелось с ним разговаривать. И вот я, стоя в его кабинете, прошу направить меня на курсы «Выстрел», и доложил, что в Институте прошёл высшую вневойсковую подготовку. Капитан, выслушав, спросил, как к моей просьбе относится прокурор. Я на голубом глазу ответил, что прокурор сейчас в Перми, и я с ним об этом не говорил. Капитан Лучников внимательно посмотрел на молодого дурака и спокойным голосом спросил: «Вы что, предлагаете мне нарушить государственную дисциплину?». А потом, неожиданно громко скомандовал: «Кругом! Шагом марш!». И не суждено мне было стать командиром пехотного взвода.

Не знаю, сказал ли капитан Михаилу Митрофановичу, что за умник у него следователь или нет. Если бы капитан Лучников меня направил на курсы, то это не породило бы проблем в прокуратуре района. Дел у меня было совсем немного, обстановка в городе оставалась благополучной. А самого капитана вскоре направили в действующую армию, и несколько позже пришла похоронка. Осталась вдова с двумя малыми детьми.

Едва ли я мог быть полезен вдове капитана Лучникова тогда, однако мне и в голову не пришло предложить ей помочь, в чём-либо. Этакая простота.

Бывало, меня, дошкольника, отец называл солдатик – деревянный гвоздик. Лыко в строку, как говорится.

Галя

Не помню, как мы познакомились с Галей. Скорее всего, в клубе, единственном в Красновишерске, где регулярно показывали кинофильмы, и иногда давал представления любительский драмкружок. Галя в нём активно участвовала, и впервые я увидел её на сцене в какой-то пьесе, где женщины щеголяли в старорежимных платьях, на которые пошло много метров мануфактуры. Я никакой активности не проявил, но наши совместные прогулки стали постоянными. Северное светлое лето, длинные песчаные улицы и разговоры, разговоры. И ещё разговоры по телефону в рабочее время. По-видимому, я отводил душу после долгого молчанья. Мне было интересно беседовать с Галей.

Галя работала на комбинате в химической лаборатории. Она окончила институт и была старше меня года на два. Спортом и физкультурой не интересовалась, много читала. И жизнь понимала лучше меня. Я как-то сказал ей, что по работе совсем не загружен, преступность в районе маленькая. Галя вежливо, но серьёзно посоветовала больше никому этого не говорить.

Галин рабочий телефон был спаренным. Когда я вызывал химлабораторию, бывало, что к прослушиванию нашего чириканья подключались любопытствующие девушки. Сериалов тогда не показывали, эра телевидения ещё не настала. Две зрелые дамы, одна заведующая финансовым отделом района, другая руководительниц сберкассы, они работали в одном здании с прокуратурой, тоже проявляли интерес к моему моральному облику и позволили себе дать мне советы, негативно отзываясь о Гале. Это было при Михаиле Митрофановиче. Он отпустил в адрес дам солёные комментарии, а я молчал. Сообщение о том, что у Гали была тесная дружба с одним известным в городе парнем, на меня впечатления не произвела, и эмоций не вызвала. Однажды, гуляя с Галей, мы встретились с ним на улице. Парень и Галя поздоровались покраснев. Этой темы в разговорах я не касался.

Галя жила в так называемой десятидворке. Специально для руководства Комбината были построены десять домов более комфортных, чем остальные. Отец Гали работал заместителем директора комбината. Однажды она пригласила меня, представила маме. У Гали была младшая сестрёнка.

Как-то я, проводив Галю, несколько задержался в её подъезде. Она спросила, какое впечатление на меня произвела книжка, что дала мне накануне. И как-то ласково взяла за руки. Книжка была по нынешним понятиям совсем невинная, но на вечную тему. А меня устраивали платонические прогулки, и никаких идей земного плана по отношению к Гале я не имел. Галя сказала мне, что я цельный человек. Я подумал на эту тему, но совсем немного и ничего не решил. Однако запомнил крепко. Наши дружеские отношения сохранились.

Подозреваю, что наша дружба не нравилась некоторым местным комсомольским вождям, и Галю в добровольно-принудительном порядке мобилизовали в армию. Провожали девушек в светлый тёплый день. Среди толпы мы стояли с Галей и её мамой. Девушек пригласили подняться в кузов грузовика, надо было ехать в Соликамск, к железной дороге. Галя засобиралась, а мама сказала: «Поцелуйтесь же, дети!». И мы послушно поцеловались. Как дети.

Эшелон много дней шёл на Дальний восток, и Галя каждый день отправляла мне письма. Она прекрасно описывала увиденную сибирскую природу. Я отвечал короткими письмецами. Вскоре меня направили на запад. Наши дороги разошлись.

Прошла долгая жизнь. Сохранилось фото – Галя с сестрёнкой.

Теперь я думаю, что у Гали было не только чувство собственного достоинства, но и уважение к образу мыслей, к чувствам небезразличного ей юноши. Она вела себя благородно. Быть может, кто-то подумает, что неверно, или неразумно. Не мне судить.

20 ноября 2008 г.

Полтора года после 2 июня 2007 года. Я остался один. Написал несколько рассказиков. Получился мрак, тоска. Недавно товарищ спросил меня: «Ты каждый день думаешь о Лене?». Каждый час думаю, когда не сплю. Пытаясь перестать ныть, решил вспомнить светлые школьные годы.

Ольга Николаевна

Занятия в частной группе до школы казались мне не настоящими. В группке всего три мальчика, дежурный делает какие-то пустяки. Я обрадовался, когда в первый школьный день меня назначили дежурным. Назначили потому, что фамилия моя на букву Б, и девочку Олю назначили. У неё фамилия на букву А. Учительница объяснила, что дежурные во время переменок должны открывать форточки, проветривать класс, протереть классную доску и никого не пускать в класс до звонка на урок. Я действовал охотно. Поначалу в класс никто не стремился, но вскоре пришлось крепко держать ручку двери. Настал момент, когда пришлось держать изо всех сил. Оля не помогала. Она была тихоней. Мы проучились в одном классе с ней много лет, но я ни разу не слышал, чтобы она повысила голос. Чувствуя, что сил не хватает, я принял стратегическое решение: отпустил ручку и ударил кулачком в лицо первого ввалившегося в класс. Им оказался мой новый знакомец Женька Куперман. Мы сидели за одной партой. Женька заревел, появилась наша учительница Ольга Николаевна. Оказалось, что я выбил у Женьки зуб. Учительница строго мне выговорила и велела передать маме записку, вызвала её в школу. С Женькой мы немедленно помирились. Он понимал, что я действовал законно, а зуб был молочный, шатался, его не было жалко. Несмотря на такое боевое начало, я не был агрессивен. Учительницу слушался, за всю учёбу в начальных классах всего один раз подрался на переменке. И один раз во время урока, но уже в пятом классе.

Начиная первый урок, Ольга Николаевна спросила, кто не умеет читать. Один мальчик поднял руку. Она сказала ему, чтобы он шёл домой и приходил на будущий год, когда родители научат читать.

Был 1929 год, в школу у Никитских ворот меня не приняли. Туда принимали детей рабочих. А у нас собрали сплошь умеющих читать детей служащих. Учиться оказалось легко и просто. Круглых отличников в классе оказалось большинство.

Мне казалось, что Ольга Николаевна меня недолюбливает. Правда, внешне это никак не проявлялось. Но так мне казалось. И я её невзлюбил. Я подружился с другим Женькой. Мы жили по соседству, ходили друг к другу. Однажды, когда я пришёл к нему, Женька сказал, что родители запретили ему дружить со мной. Будто бы им так посоветовала Ольга Николаевна. У Женьки были довольно неприветливые родители. Мрачный отец и мачеха. Быть может, я им не нравился и без совета Ольги Николаевны. К Женьке я больше не ходил, но дружить мы не перестали. Женька хорошо рисовал, бойко сочинял смешные стишки, хотя считал свои успехи в этом пустяками. Он много читал и интересно рассказывал о прочитанном.

Однажды зимой я поступил как гадкий мальчишка. Перед дверью в школу образовалась очень скользкая наледь. Я поскользнулся и шлёпнулся. Многие ребята тоже падали. Я увидел, что к школе приближается конусообразная, расширяющаяся книзу фигура Ольги Николаевны, и решил подождать, постоять на улице, чтобы посмотреть, как она шлёпнется. Однако Ольга Николаевна вошла осторожненько.

Фамилия её была Черносвитова. Позднее, вспоминая антипатию учительницы ко мне, я подумал, что, быть может, ей не нравилась моя фамилия? Прямых доказательств не имелось, но слова чёрная свитка и чёрная сотня созвучны. При настроении появлялись фантазии.

Софья Николаевна

Окончив четвёртый класс, мы расстались с Ольгой Николаевной. Появились педагоги по разным предметам. Мальчишки стали какими-то буйными и учились похуже. Я увлёкся шахматами. Из всех предметов мне и другим мальчишкам больше всего нравилась физкультура. Школа занимала старый трёхэтажный частный жилой дом с печным отоплением. Во дворе сохранилась конюшня. Хозяин дома и его лошади исчезли, а конюшню произвели в жилище дворника. Спортивного зала в школе, естественно, не было. Имелся кое-какой инвентарь для уроков физкультуры – турник, параллельные брусья, кольца, маты. Зато учительница молодая, красивая и стройная девушка воодушевляла подростков, будила воображение. Зимой пионервожатый часто устраивал продолжительные вылазки на лыжах. Шахматами я увлёкся, как оказалось, на всю жизнь. Позже, когда я учился в восьмом классе, учителем физкультуры был мастер спорта по боксу. Он завёл такой кружок для желающих. Моя мама одобрительно относилась к моему увлечению шахматами. Но когда я собирался на занятия боксом, говорила с укоризной: «Опять на мордобой пошёл».

Пролетело два года, и я сделал свой первый в жизни выбор. Пожалуй, неудачно. Построили новое школьное здание в Трёхпрудном переулке, и можно было выбирать: переходить туда, или же остаться в старой школе семилетке, рядом с домом. Родители не вмешивались, и я, вместе с десятком мальчишек, остался. Две трети учеников перешло в новую. Из трёх параллельных классов в старой школе собрали один. Учителя по предметам оказались заметно скромной квалификации. Ребята учились кое-как, не старались. В конце года оказалось, что у меня лучшие в классе отметки, хотя отличных было всего половина. Зато через год, когда построили новое здание в Хлыновском тупике, я с восьмого класса и до конца десятилетки смог бегать из дома в школу, невзирая на погоду без пальто и всего за несколько минут до звонка. Такая роскошь!

Учителя в новой школе сменились полностью. Самое яркое воспоминание осталось об учительнице литературы, хотя она преподавала всего один год. Софья Николаевна обладала даром рассказчика. Как-то она так вдохновенно рассказывала о Пушкине, как он мчался зимой на тройке, и морозной пылью серебрился его бобровый воротник, что казалось, будто ты всё видишь воочию. У меня не было любимых предметов, не было предпочтений. Относился одинаково и к гуманитарным дисциплинам и точным.

Партия, правительство и лично товарищ Сталин установили, что самый лучший писатель Горький, а самый лучший поэт нашей советской эпохи – это Маяковский. Меня на уроке Софья Николаевна спросила о Горьком. Я что-то довольно бойко отвечал и рискнул цитировать песню о Буревестнике, но толком её не помнил. Однако довольно нахально менял некоторые строки по собственному разумению. Ребята улыбались, хихикали, а Софья Николаевна меня не остановила. Закончил я стихотворение утверждением, что только смелый Буревестник реет гордо и подобно. Почему я сказал «подобно» неясно. Быть может потому, что следующий был урок математики, и память высветила приведение подобных членов. За мою импровизацию Софья Николаевна неожиданно поставила четвёрку. Через несколько дней она спросила, не могу ли я выучить кусок из поэмы Маяковского «Ленин». Я ответил, что, конечно, могу, хотя почему-то к Маяковскому я симпатии не испытывал. Она велела мне быть на уроке литературы в параллельном классе. Я всё выполнил, и Софья Николаевна на уроке вызвала меня. Она спросила что-то о поэме «Ленин». Отвечая, я, как бы мимоходом, отбарабанил наизусть изрядный кусок поэмы. Так Софья Николаевна дала пример ученикам параллельного класса.

Юлия Александровна

Преподаватель географии Юлия Александровна была симпатичнее всех других учителей и учительниц. Стройная, худощавая, благородная, если хотите, всегда с веселинкой и симпатией глядящая на окружающий её мир. Рассказала нам, что увлечена горным туризмом. Как-то я зашёл перед уроком в кабинет географии и предложил помочь – отнести в наш класс географические карты. Она спросила: «Что, не выучил урок?». Я признался. «Ладно, неси», без упрёка сказала Юлия Александровна. Её вспоминаю потому, что, говоря высокопарно, моя спутница жизни своим тонким сложением, бодрым нравом, любовью к туризму и даже голосом оказалась очень похожей на Юлию Александровну.

Люди говорят, браки совершаются на небесах. Выходит, что небеса мне подсказали.

Али Агамалиевич

После того как по программе старших классов окончились уроки по биологии и географии, появились уроки по астрономии и геологии. Астроном явно чувствовал себя среди ребят не в своей тарелке, а геолог довольно уверенно. Это был невысокого роста, но очень крепкого сложения человек, кавказской, как теперь говорят, национальности. Тогда такого ненаучного термина не существовало, и нам постоянно твердили о равенстве наций. Большинство ребят не интересовало, кто какой национальности. Быть может, кое-кого интересовало, но они помалкивали. О Али Агамалиевиче нам рассказали, что он очень мужественный и сильный человек и однажды благодаря своей силе спасся при несчастном случае в горах, удивив бывалых альпинистов.

Когда Али Агамалиевич во второй раз пришёл в класс, ребята встали, приветствуя учителя, как положено. И вдруг кто-то запел ставшую тогда популярной грузинскую песню о Сулико. И весь класс подхватил её хором:

Ни один мускул на лице Али Агамалиевича не дрогнул. Он, молча стоя, прослушал песню до конца и спокойно сказал, что «хорошо поёте ребята». Потом сел и начал урок, как ни в чём не бывало.

Закончив воспоминания о школьных учителях, я подумал, что вот удалось отвести тоску. Но память вытолкнула последние слова песни:

Почему и зачем я иногда говорил Ленуське «моя Сулико»? Это так глупо. Она смеялась.

Трудно убежать от тоски.

4 декабря 2008 г.