ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ Осень 2009 № 4 (53)

УРОКИ НА ЗАВТРА

Юрий Шапиро

Из электронной библиотеки я скачал «Левый берег» Варлама Шаламова. Перечитал. Нахлынули воспоминания более чем полувековой давности: Колыма, огромная больница, оставшаяся в наследство областному здравоохранению от Колымского полка НКВД – трёхэтажное здание на берегу Колымы, бывшая Центральная лагерная больница, куда свозили больных – заключённых с территории «Дальстроя», вотчины МВД и Гулага.

В приёмном покое этой больницы, которым заведовал Шаламов, мне довелось переночевать по пути из Сеймчана в Нексикан. Больница поразила меня своими размерами, приёмный покой – чистотой и идеальным порядком, персонал – дружелюбием и гостеприимством. Незнакомого доктора, попросившего ночлега, приютили, накормили и обогрели. Впрочем, такое гостеприимство было свойственно большинству колымчан. Люди жили в экстремальных условиях и охотно помогали друг другу. Вышесказанное не относилось к уголовному миру – там действовали свои законы и понятия.

Впервые о Шаламове я услышал от статистика Нексиканской больницы, где я работал хирургом, Павла Елагина, отсидевшего в сталинских лагерях 17 лет. Свой первый десятилетний срок Павел, сын первого секретаря Николаевского горкома ВКП(б), получил за то, что будучи студентом, прочитал в подпитии «Москву кабацкую» вслух, в компании подвыпивших сверстников. Кто-то из присутствующих подсуетился и Павел оказался на Колыме. Он прошёл все круги лагерного ада и поскольку был поэтом, описал увиденное в поэме «Колыма советская».

Оперчекисты сработали чётко, рукопись изъяли, сварганили контрреволюционную группу, куда входили те, кто знал, слышал, не донёс, мог слышать и не донёс. Следствием руководил прилетевший из Хабаровска генерал МГБ, судил военный трибунал и Павел получил 25 лет лагеря и пять лет «по рогам», т. е. поражения в правах – не мог голосовать на выборах после отбытия срока.

Но судьба распорядилась иначе. После смерти Сталина и XX съезда он был реабилитирован по первому сроку, амнистирован по второму, устроился работать в районную больницу, с материка приехала его жена с сыном, который родился вскоре после его первого ареста. Павел писал стихи, периодически печатавшиеся в «Сусуманском рабочем», иногда в областной «Магаданской правде».

Мне он рассказывал многое из пережитого и увиденного: о страшной «Серпантинке», куда привозили людей для уничтожения, о том, как заключённых выводили на лёд Колымы, укладывали – на берегу стоял пулемёт, с помощью которого расстреливали пытавшихся подняться замерзающих людей, – о страшном уголовном мире, о «сучьей войне», в которой «воры» и «суки» беспощадно истребляли друг друга.

К тому времени я уже полтора года проработал на Колыме, сам повидал кое-что из того, что рассказывал Павел – оперировал в каторжном Берлаге на Эльгене, где заключённые ходили в номерах, побывал в не менее страшном лагере в Каньоне. На моём операционном столе побывали «суки» и воры, меня окружали бывшие ЗК, сидевшие в основном по 58 статье. Я был знаком с отбывшими свой лагерный срок и оставленными на Колыме на вечное поселение. Среди них я видел людей, безвинно осуждённых, попавших под жернова сталинского «правосудия», в том числе и целыми семьями. И тем не менее рассказы Павла были настолько страшны, что трудно было поверить в то, что такое могло происходить.

Однажды в разговоре с ним я сказал, что рассказанное им могло бы послужить материалом для повести о времени, пережитом страной. Павел задумался и сказал: знал я одного вечного сидельца на Джезгале, Варлама Шаламова. Сидел с середины 20-х годов на Соловках, Вишере и Колыме. Дал он мне прочитать рассказ, им написанный. Правдиво и талантливо описал он наши судьбы.

Освободился он, добавил Павел, работает фельдшером на Адыгалахе, учился на знаменитых курсах у Якова Соломоновича Меерзона, нашего Главного врача. Если будете на Адыгалахе, повидайте его, он многое может Вам рассказать.

	В. Шаламов

На Адыгалах я попал через год. Меня вызвали в больницу Аркагалы, центра угледобычи. Там же была электростанция, снабжающая электричеством почти половину области. В посёлке была хорошая больница, прекрасная операционная, но не было хирурга. После операции главврач попросил меня заехать в Адыгалах, оттуда поступил вызов, послать туда было некого. Я согласился и через пару часов оказался в небольшом посёлке, на окраине был лагерь. Меня проводили в фельдшерский пункт. Он размещался в деревянном домике и поразил меня чистотой и образцовым порядком.

Вспомнив разговор с Павлом Елагиным, я спросил о Шаламове. Уехал на материк, ответили мне, – и проводили в небольшую комнатку, в которой он жил.

Через много лет, в Москве, я прочитал «Колымские рассказы» Шаламова и был поражён его писательским талантом, точностью описания, страшной судьбой этого незаурядного человека.

Прочитав его рассказы, я нашёл упоминание о двух людях, которых я хорошо знал, и рассказ о недочеловеке, докторе Докторе, чуть было не сыгравшем зловещую роль в судьбе моих родителей.

Но по порядку.

В одном из рассказов Шаламов пишет о докторе Мохначе, лагерном враче, написавшем по требованию оперчекиста справку о том, что доходяга Шаламов, перенесший цингу, пеллагру, здоров и в госпитализации в лагерную больницу не нуждается.

Шаламова выдернули из больницы и повезли на суд, навесивший ему новый десятилетний срок. Мохначу и в голову не могло прийти, что он выдал на расправу великого русского писателя, который в своём рассказе заклеймил его на все те времена, в которые будет существовать русская литература.

Владимир Онуфриевич Мохнач был человеком трудной судьбы. Биолог по образованию, он был в недоброй памяти 37 году директором института Владивостокского филиала Академии наук. Его арестовали. Выездная коллегия Верховного Суда СССР под председательством Матулевича осудила его на 10 лет. В трюме парохода, увозившего его на Колыму, он встретил всех членов выездной коллегии. Их отправили туда же, Матулевич отправился в Москву с сознанием хорошо исполненного долга.

После завершения «работы» во Владивостоке члены Выездной коллегии Верховного Суда были арестованы и отправлены на Колыму, председатель коллегии – Матулевич отбыл в Москву, где вместе с Вышинским продолжил свою «деятельность».

Больница в Нижнем Сеймчане. Фото автора

В лагере Мохнач работал врачом, что спасло ему жизнь. Я познакомился с ним в больнице в Нижнем Сеймчане, где я после окончания института заведовал хирургическим отделением. Через год он был реабилитирован, уехал в Ленинград, где возглавил институт. После возвращения моих родителей в Москву он перезванивался с моим отцом. Смеясь, он говорил ему: я получил в Ленинграде квартиру на Нарымской улице. Вероятно в напоминание – нам никуда не уйти от нашей судьбы.

Вторым моим знакомым был герой рассказа Шаламова «Потомок декабриста» Сергей Михайлович Лунин.

В 1958 году, проработав в Магаданской области 4 года я был принят в клиническую ординатуру Центрального института усовершенствования врачей на кафедру, руководимую профессором Борисом Сергеевичем Розановым. Придя в отделение неотложной хирургии, я познакомился с его врачами.

Сергей Михайлович Лунин – прямой потомок декабриста Лунина – был учеником моего учителя, Якова Соломоновича Меерзона, который сделал из недоучившегося в медицинском институте студента хирурга. В лагерь Лунин попал по пустяшному «делу» – рассказал в группе анекдот: «За хорошую работу наградили трёх колхозниц. Одной дали путёвку в санаторий, второй – отрез на платье, третьей – бюстик товарища Сталина. Она ревёт. Так тебе, дуре, и надо, говорят её подруги». В эту же ночь студент Лунин был арестован, водворён на Лубянку. На Колыму ударом резиновой дубинки его напутствовал лично Лаврентий Павлович Берия. Сергей Михайлович работал в забое, заболел тяжёлым силикозом, который, в конце концов, свёл его в могилу.

После обучения у Меерзона Лунин работал хирургом в больнице «Левого берега». После реабилитации уехал в Москву, сдал экзамены в мединститут, получил врачебный диплом и устроился на работу в больницу им. Боткина.

Он был хорошим хирургом, много и удачно оперировал. Я помню его окружённым клубами табачного дыма – курил астматол.

В его отношении ко мне была некая странность. Из моих рассказов он знал, что я работал на Колыме, при нём я называл фамилию нашего учителя, но никогда он не задавал мне ни одного вопроса, связанного с Колымой. В самом начале нашего с ним знакомства ко мне пристала его любовница, Галя Д., и начала выспрашивать, что я знаю о Сергее Михайловиче. Ушла она от меня ни с чем, к сплетням я не склонен, да и знал я только о том, о чём написал выше. Однажды Сергей Михайлович позвонил мне в операционное отделение и попросил зайти в ординаторскую. Там я увидел Макса Давидовича Вольберга, главного терапевта Магаданской области, Заслуженного врача РСФСР, кавалера ордена Ленина, в прошлой доколымской жизни первого главного врача Института скорой помощи им. Склифосовского.

«Ты знаешь, кто этот человек?» – спросил меня Лунин. Я был знаком с Максом Давидовичем. Мы обнялись. Это самый неумелый водопроводчик в моей лагерной бригаде, захохотал Лунин.

Из-за Лунина поссорились Борис Сергеевич Розанов и главный врач Боткинской больницы Александр Николаевич Шабанов. Борис Сергеевич хотел назначить его заведующим отделением неотложной хирургии, главврач отстаивал кандидатуру Татьяны Павловны Бельской. Справедливости ради нужно сказать, что прав был Александр Николаевич, Татьяна Павловна была достойным заведующим и проработала в этой должности много лет.

Профессоров помирили, но Александр Николаевич слышать не хотел об оставлении меня в больнице после окончания ординатуры – в конфликт была вовлечена кафедра и я, естественно, поддерживал Бориса Сергеевича.

Давно ушли из жизни все участники этой истории, и лишь прочитав рассказ Шаламова, я понял, что отношение ко мне Лунина было вызвано опасением, что я знаю о постыдной истории, в которой он играл главную роль и которая закончилась самоубийством влюблённой в него женщины, сделавшей всё для его освобождения.

Антисемитизм Лунина, озвученный Шаламовым, явился для меня откровением.

Доктор Доктор был старым работником НКВД. (Доктор, врач по образованию, по фамилии Доктор был известен на Колыме тех лет, он описан Шаламовым в «Колымских рассказах» в новелле «Афинские ночи».) На его совести тысячи жизней. В судьбе Шаламова он, будучи начальником больницы Левого берега, сыграл зловещую роль. К счастью не закончившуюся уничтожением Шаламова, на что Доктор рассчитывал. В конце 40-х годов Доктора как еврея выперли из органов, но друзья помогли и его назначили начальником термального курорта Талая.

Моего отца, Виктора Михайловича Шапиро, работавшего в Онкологическом институте имени Герцена и бывшего учёным секретарем института, арестовали в феврале 1948 года. Он был осуждён Особым совещанием при Министре госбезопасности СССР к пяти годам ссылки и отправлен на Колыму. Через две недели была арестована моя мать, разделившая его судьбу. В Магадане их поместили в транзитный лагерь. После селекции документов начальник Санитарного управления Дальстроя Щербаков назначил отца заведующим терапевтическим отделением Магаданской больницы, мать – лаборантом. Их вывели из лагеря и поместили в крохотной комнате в бараке на окраине Магадана. Жизнь спецпоселенцев была трудна: процентных надбавок ссыльным не платили, порой денег не хватало на хлеб, спасало то, что в больнице можно было пообедать. Еженедельные визиты в спецкомендатуру, когда приходилось выстаивать большую очередь, были унизительны.

Быт был неимоверно тяжёлым. Через полтора года Щербаков вызвал отца и предложил ему переехать на Талую и создать там научно-исследовательскую лабораторию по изучению лечебного действия термальных вод. Талая – небольшой посёлок в десятке километров от Центральной трассы. Из-под земли били горячие ключи, вода которых обладала целебными свойствами. Отец согласился, составил план работы, список необходимого оборудования, которое было закуплено и доставлено в Магадан самолётом. Дальстрой был сказочно богатой организацией. На Талой отец и мама впервые за время пребывания на Колыме получили нормальное жильё, начали прилично питаться. Через год отец собрал материал, который вполне был мог быть представлен для докторской диссертации.

Доктор Доктор понял это раньше других. Он вызвал отца и предложил ему, чтобы в отчёте о проделанной работе на первом месте стояла его фамилия. Отец отказался. Тогда Доктор поставил на отчёте гриф «Секретно», лишив отца доступа к проделанной им работе. Был февраль 1953 года, в разгаре «Дело врачей». Через своих друзей в райотделе МГБ Доктор начал готовить отца и мать к новому аресту. Смерть Сталина и последующие за ней события опрокинули его планы. Спасаться нужно было самому Доктору. За ним по Колыме тянулся кровавый след. Свидетелей его деятельности было много, его исключили из партии. Одним из сюжетов в его персональном деле была история с моим отцом.

Об этом мне рассказал Первый секретарь Магаданского обкома комсомола Николай Яковлевич Новокрещёнов, знавший моего отца и меня.

Доктор улетел в Москву. Не без помощи своих друзей из КГБ устроился на работу в Боткинской больнице. Мне хотелось увидеть этого упыря, но он уволился из Боткинской, работал в одной из московских больниц и вскоре умер.

Великий писатель сурово заклеймил их. Избави боже от такой посмертной «славы».