ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ • Специальный выпуск 2012 № 2 (63)

Журнал в журнале. ГУМАНИСТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ № 2, 2012

	Вячеслав Мейдер

В истории культуры мы нередко открываем такие духовные явления и идеи, содержание которых раскрывается с каждым годом всё глубже и шире. Пройдя вначале через сравнительно небольшой круг умов и сердец, они возрастают в своём величии и значимости. К такого рода культурным явлениям принадлежит творческое наследие А. С. Пушкина (1799 – 1837), развивающее гуманистические традиции в России. 175 лет мы храним его в нашей памяти, а в педагогической деятельности руководствуемся аксиомами: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная» [8. Т. 5. С. 17]; «Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом» [там же. Т. 6. С. 356]. Проникая в его творческую лабораторию и осваивая его прозу и поэзию, мы движемся к высокому гуманизму и гуманному обществу. В стихотворении «Памятник» поэт чётко выразил свои гуманистические идеалы: «…чувства добрые я лирой пробуждал… / И милость к падшим призывал…» Сравним «аксиомы» поэта с двумя суждениями В. Г. Белинского (1811 – 1848) из его рецензии «Михаил Васильевич Ломоносов. Сочинение Ксенофонта Полевого», одно из которых служит началом рецензии, а другое – концом: «Гений есть самое торжественное проявление силы человеческого духа»; «Зрелище жизни великого человека есть всегда прекрасное зрелище: оно возвышает душу, мирит с жизнью, возбуждает деятельность!». Думается, что суждения Белинского характеризуют как Ломоносова, так и Пушкина. Поистине, «все гении – родня между собой» (Белинский).

Прошлое тем ценнее и ближе нам, чем лучше оно осмыслено. И если мы помним прошлое, то живём и в настоящем и для будущего. Обозревая наше отечественное культурное наследие, легко понять, почему воспитание молодёжи на основе гуманистических традиций должно оставаться приоритетным направлением государственной политики в области образования. Задача педагога состоит здесь в том, чтобы создать у учащихся личную мотивацию и потребность обращаться к духовным традициям России. Мы говорим словами поэта, что (а) «неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности»; (б) «уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости»; (в) «…любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Исходим же мы из того, что проблема образования в современных условиях – это прежде всего создание Человека нравственного и гуманного; что «русский народ нужно воспитывать. И воспитатели у него должны быть такие, как Пушкин…» (Д. С. Лихачёв). Значимой является резолюция Второго диалектического симпозиума Всемирного философского форума, состоявшегося в Афинах – Салониках 3 – 12 октября 2011 г., в которой подчёркивалось, что для предотвращения самоуничтожения человечества и повышения его безопасности необходимо «улучшить повсеместно возможности и унифицировать требования к гуманистическому воспитанию, гуманитарному образованию и гражданскому просвещению, формированию современного менталитета людей 21-го века на базе здравого смысла, разума и морали, с наличием совести, здоровой психики и развитого сознания».

Подлинно художественное всегда педагогично

В декабре 1826 г. А. С. Пушкиным (через А. Х. Бенкендорфа) была подана Николаю I Записка «О народном воспитании». Выполнялась работа по заданию императора России. В Записке поэт указал на плоды «просвещения истинного» (в основе которого нравственность и умеренность); на пагубное влияние «чужеземного идеализма» для нашего отечества… Он замечал, что «воспитание или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла»; что вредными являются «праздность ума», недостаток «твёрдых познаний», «своевольство мыслей»… Его вывод обращён не только к современникам, но и к нам: «Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия» [см.: 8. Т. 7. С. 308].

«Записка» А. С. Пушкина была внимательно прочитана Николаем I, а Бенкендорф довёл до сведения поэта, что «государь император с удовольствием изволил читать рассуждения ваши о народном воспитании», но считает, что «нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание» [там же. С. 388 – 389].

В воспитательном процессе принципиальное значение имеет освоение творчества отечественных представителей науки, искусства, литературы; изучение первоисточников научной и поэтической мысли, позволяющих проникнуть в социально-исторический контекст, увидеть «драму идей» и «драму людей», а также единство естественнонаучной и гуманитарной культур. Двигаясь в этом направлении, мы тем самым обогащаем так называемое личностное знание. В воспитании личности, которое должно идти через личность, а не через зубрёжку или бездумное чтение, педагог руководствуется общекультурными ценностями, оставленными нам в наследство. По отношению к наследию А. С. Пушкина писатель и поэт В. Я. Брюсов (1873 – 1924) замечал, что его изучать «необходимо и плодотворно». Оно «изумительно» и «энциклопедично» [см.: 6. Т. VII. С. 105, 110]. В статье «Почему должно изучать Пушкина?» он писал: «Мы как бы становимся причастны интимнейшим мыслям великого поэта… Мы как бы присутствуем в лаборатории гения…»

Дань уважения А. С. Пушкину выражали многие русские писатели: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте» (Н. Гоголь); «Пушкин как нельзя более национален и в то же время понятен для иностранцев» (А. Герцен); «Он дал окончательную обработку нашему языку…» (И. Тургенев); «Значение Пушкина неизмеримо велико. Через него разлилось литературное образование на десятки тысяч людей…» (Н. Чернышевский); «Чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого» (Л. Толстой); «Пушкин – природа, непосредственно действующая самым редким своим способом: стихами» (А. Платонов) и т. п.

Обстоятельное исследование творческого наследия А. С. Пушкина осуществил литературовед и историк академик М. П. Алексеев (1896 – 1981). Одну из своих книг он сопроводил строками английского поэта Дж. Чосера (1340 – 1400), которые могут служить эпиграфом к каждому новому прочтению и пониманию великого русского поэта: «На старом поле каждый год / Родится новая пшеница, / Из старых книг, как срок придёт, / Познанье новое родится».

Лицей в жизни поэта

Шесть лет (1811 – 1817) провёл А. С. Пушкин в Лицее, имевшем гуманитарно-юридическую направленность, а уже на этой основе формировались естественно-математические и технические интересы воспитанников. Многообразие учебных дисциплин нацеливало на широту мышления, гражданственность, патриотизм. Воспитывалось умение анализировать и прогнозировать социальные явления.

До конца своих дней пронёс Пушкин уважение к преподавателям и друзьям. В юбилейном стихотворении «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор…») поэт восклицал: «Друзья мои, прекрасен наш союз! / Он, как душа, неразделим и вечен – / Неколебим, свободен и беспечен, / Срастался он под сенью дружных муз». [8. Т. 2. С. 38]. В ранней редакции (черновом варианте) этого стихотворения находились строки (после строки «Он взял Париж, он основал лицей»), посвящённые А. П. Куницыну (1783 – 1840), преподававшему в Лицее логику и совокупность нравственных, политических и юридических наук, и оказавшему большое влияние на формирование личности А. С. Пушкина: «Куницыну дань сердца и вина! / Он создал нас, он воспитал наш пламень, / Поставлен им краеугольный камень, / Им чистая лампада возжена» [там же. С. 553]. На торжественном открытии Царскосельского лицея 19 октября 1811 г. Куницын призывал лицеистов не только к уважению права, но и к патриотизму. «Любовь к славе и отечеству должна быть вашим руководителем», – говорил он. 11 января 1835 г. на книге «История Пугачёва» поэтом была сделана дарственная надпись: «Александру Петровичу Куницыну от автора в знак глубокого уважения и благодарности».

Педагогическое окружение в годы учёбы, анализ социально-политических событий в России и мире, естественно-математические и технические открытия формировали мировоззрение поэта и его отношение к научной мысли. Современниками Пушкина были физики: А. Вольта, В. Петров, А. Ампер, Х. Эрстед, Э. Ленц, М. Фарадей; астрономы: В. Струве, отец и сын Гершели (У. Гершель и Дж. Гершель); математики: К. Гаусс, Н. Лобачевский, М. Остроградский. Приобщению поэта к миру естественно-математических и технических наук в немалой степени содействовал П. Л. Шиллинг (1786 – 1837), с которым связано изобретение электрической мины (1812) и электромагнитного телеграфа (1832). И когда в конце 1829 г. Шиллинг готовился к экспедиции в Восточную Сибирь и Китай, то Пушкин обращался к нему с просьбой взять его с собой в дальние края. Широким научно-педагогическим кругам было известно творчество М. В. Ломоносова, А. Н. Радищева и многих других, совместивших в себе учёного и поэта, механика и живописца, «физика» и «лирика».

Что касается «чистой» математики, то в период «лицейской жизни» и последующее десятилетие отношение к ней не было последовательно благосклонным. На неё смотрели «с благоговением», но (как огня) боялись «плодов её учености». В ходу было стихотворение «К поэту-математику», написанное 16-летним лицеистом А. А. Дельвигом (1798 – 1831), где математик и поэт представлялись несовместимыми (противоположными) друг другу. Молодой автор не мог понять, как исследователь абстрактных математических закономерностей мог одновременно быть вдохновенным поэтом. Это умонастроение было характерным для первых (1811 г.) 30-и воспитанников Лицея.

Позже оно закрепилось произведением «Дух христианства» французского писателя Ф. Р. Шатобриана (1768 – 1848), где содержался фрагмент под заглавием «Отрывок о математике» (1821). По мнению этого автора, даже математическим гениям угрожает забвение. А если мы о них помним, то только благодаря философам и историкам. Ученый-математик «совершенно забыт на другой день смерти своей», даже если он открыл «самые изящные свойства треугольника». Поэт же со своими стихами «не умирает для потомства», ибо порождает в чьей-либо душе «чувство добра».

Безусловно, подобные публикации не могли остаться незамеченными. Русский писатель и дипломат (отец декабристов) И. М. Муравьев-Апостол (1765 – 1851) в своих анонимно изданных «Письмах из Москвы в Нижний Новгород» (1813) замечал: «Я встречался уже не с одним отцом, который положил себе за правило ничему другому не учить детей, как только математике, и также случалось мне видеть молодчиков, которым математика единственно служит епанчою, прикрывающей грубое их невежество во всём прочем» [Цит. по: 1. С. 20]. Противопоставление «бессмертной» поэзии «смертным» творениям математики в середине 20-х годов XIX столетия отражалось в научно-популярных и литературных журналах, в учебных аудиториях университетов России. Но во многих статьях и речах звучала уверенность, что «у нас должны быть и будут свои Декарты, Лейбницы, Ньютоны» (П. Морозов); что «математика есть самый блестящий, самый совершенный плод на древе человеческих познаний» (В. Веневитинов).

Математические законы способны
поэта чувства направлять

Известно, что многие математики были тонкими ценителями искусства (литературы, поэзии, живописи, музыки, графики…), они обогащали эту духовную сферу своим творчеством. Как писал немецкий математик К. Вейерштрасс (1815 – 1897), «нельзя быть настоящим математиком, не будучи немного поэтом». Математический текст легко запоминается, когда стихотворные строки коротки, «словам тесно, а мыслям просторно» (Н. Некрасов). Мы знаем, что творчество С. В. Ковалевской (1850 – 1891) поэтично и музыкально. Романсом звучат строки из её стихотворения «Пришлось ли?»: «Пришлось ли раз вам безучастно, / Бесцельно средь толпы гулять / И вдруг какой-то песни страстной / Случайно звуки услыхать?».

С другой стороны, представители литературы и искусства в своём творчестве обращались к математике как важнейшей части духовной культуры. А. С. Грибоедов интересовался дифференциальным исчислением, Н. В. Гоголь в одном из писем пояснял, что изучает «Ручную математическую энциклопедию», содержащую полное собрание физико-математических наук; В. Я. Брюсов писал: «В ранней юности я мечтал быть математиком, много читал по астрономии, несколько раз принимался за изучение аналитической геометрии, дифференциального и интегрального исчисления, теории чисел, теории вероятностей…» [6. Т. VI. С. 400]. Вместе с тем, строгие математические законы и идеи в литературно-поэтических произведениях вызывают удивление у филологов.

Что же служит основой союза филологии и математики? Дело в том, что литературный язык отличается от обыденной речи наличием формы, а форма – это упорядоченность элементов содержания, это порядок, которым характеризуется математика. «Значит, – пишет А. В. Волошинов, – чем строже литература следует законам формы, тем ярче в ней должны проявляться и законы математики» [7. С. 324]. Причём, в поэзии математические закономерности (скажем, закономерности из области теории чисел) проявляются ярче, чем в прозе. Здесь мы чаще встречаем ритмическое повторение одинаковых стоп (комбинации ударных и безударных слогов в строке), задающих определённый порядок. Теоретический закон чередования в стихе ударных и безударных слогов называется метром (от греч. μετρον – мера). В реально написанных стихах (в живом слове) мы встречаем отступления от этого закона, точно так же, как модель расходится с конкретным явлением. В этом случае имеют дело с ритмом – фактическим законом чередования в стихе ударных и безударных слогов. «Борьба метра и ритма – извечный закон поэзии, а искусство достижения между ними должного согласия и определяет талант поэта и ценность поэтического произведения» [там же. С. 328]. В этом отношении творчество А. С. Пушкина является образцом. Большинство его поэтических строк написаны четырёхстопным ямбом. И безусловная истина выражена в суждении английского математика Г. Харди (1877 – 1947): «Математик, как и художник и поэт, создаёт узоры. И если его узоры долговечнее, то это потому, что они сотканы из идей».

Возможно, что начало применению математических методов в стихосложении было положено русским писателем и поэтом, окончившим механико-математический факультет МГУ, Андреем Белым (1880 – 1934). Это его литературный псевдоним. Настоящее имя и фамилия – Борис Николаевич Бугаев. Его отец Н. В. Бугаев (1837 – 1903) был профессором математики Московского университета и проявлял интерес к философии, поэзии, шахматам… В книге А. Белого «Символизм» (1910) четко выражалась количественная характеристика метра и ритма, их соотношение. Книга содержала статью «Лирика и эксперимент», где отражалось единство гуманитарных и математических наук. По его мнению, «безгранична область точного знания; она охватывает всевозможные объекты» [3. Т. 1. С. 176].

В русле идей А. Белого шли работы литературоведа и инженера по образованию Б. В. Томашевского (1890 – 1957), в задачу которого входило стремление приблизить филологию к области «точных» наук. Он первым применил статистический анализ стихотворных строк А. С. Пушкина. В 60-х годах вокруг академика А. Н. Колмогорова (1903 – 1987) сформировался семинар по математическому стиховедению, который можно рассматривать как продолжение «Ритмического кружка» А. Белого.

Мыслей уникальный пласт

Есть суждение, что «гениальный человек гениален во всём». Оно в полной мере относится к А. С. Пушкину. Стремясь стать «в просвещении с веком наравне», он своим взором охватил гуманистические и естественно-математические идеи своего времени, оценил значение науки в прогрессе общества. По свидетельству академика Петербургской АН П. А. Вяземского (1792 – 1878), Пушкин испытывал страстность «к наукам естественным и особенно математическим, которые составляли значительный капитал его познаний…» Поистине, гениальность многообразна, а её связи с действительностью уникальны и поучительны. Нам известно признание В. Я. Брюсова: «Когда я узнаю, что Пушкин изучал Араго, д’Аламбера, теорию вероятностей, Гизо, историю Средних веков, – мне не обидно, что я потратил годы и годы на приобретение знаний, которыми не воспользовался» [6. Т. VI. С. 399]. Действительно, «гениальными по своей глубине» (С. И. Вавилов), философскими по охвату являются строки поэта: «О сколько нам открытий чудных / Готовят просвещенья дух / И опыт, сын ошибок трудных, / И гений, парадоксов друг, / И случай, бог изобретатель…» [8. Т. 2. С. 479].

В рукописи «Отрывки из писем, мысли и замечания» (1828) Пушкин записывает высказывание французского математика и философа Б. Паскаля (1623 – 1662): «…Всё, что превышает геометрию, возвышает нас. И вследствие того написал свои философские мысли!» [см.: 8. Т. 6. С. 17]. А несколько далее: «…Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии» [там же. С. 18]. Однако в другом месте мы встречаем иное суждение: «Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии». Сравнивая эти два суждения, мы замечаем, что слова «геометрия» и «поэзия» меняются местами. Это может указывать на их ценностное тождество и равнозначность. Кроме того, в это время было известно сообщение казанского профессора Н. И. Лобачевского (1826) о создании им «воображаемой геометрии». «Пушкин и Лобачевский были порождены одной и той же эпохой нашего культурного развития, – писал М. П. Алексеев. – Они не только были современниками, но, несомненно, знали друг о друге» [1. С. 28]. По меньшей мере нам известно, что в начале 30-х годов Пушкин (в поисках материала для «Истории Пугачёвского бунта») останавливался в Казани, провёл несколько дней у профессора Казанского университета, коллеги Н. И. Лобачевского, К. Ф. Фукса (1776 – 1846), общался с его гостями [см.: 9. Т. 2. С. 217 – 221].

История даёт нам множество примеров «пересечения» гениев, «параллельность» идей, перенос их из одной научной сферы в другую. В данном случае мы имеем в виду начало VI главы «Пиковой дамы» (1833): «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место» [8. Т. 5. С. 258]. Но почти через столетие (в 1925 г.) австрийский физик В. Паули (1900 – 1958) формулирует «принцип запрета» по отношению к микромиру: «Две частицы (скажем, электроны) не могут находиться в атоме в одинаковом квантовом состоянии». Как видим, хотя эти суждения и принадлежат к разным духовным сферам, но несут они созвучный («параллельный») смысл. И можно согласиться с мнением М. П. Алексеева, который считает, что «Пушкин говорит это от себя, но можно ли объяснить случайностью, что и стилистически и по существу сформулированное здесь положение воспроизводит одну из аксиом любого курса механики, распространенную лишь на область “нравственной природы”? Едва ли эта мысль, изложенная точным языком учебной теоремы, введена в текст повести в результате случайного, бессознательного творческого акта; мы, наоборот, имеем полное право предположить, что она является следствием глубоко обдуманного артистического расчёта…» [1. С. 99]. Правда, по поводу этой аналогии А. А. Белый замечает, что «перенос представлений мира физического на нравственный совершенно не корректен с точки зрения основных философских споров XVIII века» [4. С. 134]. Дело в том, что физическое обладает протяженностью, а нравственное нет. По его мнению, «аналогия, подразумеваемая Пушкиным не состоятельна» [там же]. Но для нас важным является то обстоятельство, что поэт погружает героя «Пиковой дамы» в особый мир, наполненный аффектами, такими страстями, которые изгоняли из его души многие моральные ценности и даже саму совесть. Воображение Германна называется «огненным». Но у такого «огненного» и «пламенного воображения» нет нравственных принципов. Отсюда и финал повести «Пиковая дама».

Представляется интересной и такая «параллельность» идей. Когда в истории математики исследуется гипотеза о происхождении (и изображении) арабских цифр от нуля до десяти, то вспоминается идея Пушкина, выраженная им в записной книжке под рубрикой «Table-Talk» («застольные беседы»): «Форма цифров арабских составлена из следующей фигуры: АD(1), АВDС(2), АВЕСD(3), АВD+АЕ(4), etc. Римские цифры составлены по тому же образцу» [8. Т. 7. С. 175]. Действительно, если нарисовать квадрат АВСD, диагонали которого пересекаются в точке E, то мысль Пушкина станет понятной. Правда, за единицу лучше принять фигуру АВD. Тогда можно заметить соответствие между изображением (начертанием) цифры и количеством образованных при этом углов. Идея поэта наводит нас на мысль о существовании некой логики в истории происхождения и изображения арабских цифр.

В уста Сальери из трагедии «Моцарт и Сальери» Пушкин вкладывает суждение «Поверил я алгеброй гармонию» [8. Т. 4. С. 279]. А можно ли «поверить алгеброй гармонию?» «Да» – считал итальянский живописец, скульптор, архитектор, учёный, инженер и один из величайших деятелей культуры эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452 – 1519) и связывал это с «золотым сечением», широко представленным в мире искусства.

В притче «Сапожник» мы видим у Пушкина всего 13 строк, в восьмой из них выражен содержательный смысл, а в пятой – мораль притчи [см.: 8. Т. 2. С. 211]. Но ведь числа 5, 8, 13 принадлежат «ряду Фибоначчи» (под таким именем в историю вошёл итальянский математик Леонардо Пизанский, (1180 – 1240)). Подобное сочетание строк встречается во многих его поэтических произведениях.

В седьмой главе «Евгения Онегина» мы находим понятие «философские таблицы» [см.: 8. Т. 4. С. 131]. Употребляя его, поэт имел в виду книгу «Производительные и торговые силы Франции» (1827) статистика, геометра и инженера Ш. Дюпена (1784 – 1873). Писатель и историк Н. А. Полевой (1796 – 1846) в рецензии на эту книгу отмечал, что математика, статистика и политическая экономия находятся у него в единстве, «составляя науку счастия общественного». И весьма актуальной для нашего времени является его педагогическая установка: «Совершенствование человека является нам в улучшении нравов, просвещении ума и увеличении вещественного богатства. Все сии три предмета для полного успеха требуют взаимной помощи и один без другого существовать не могут или будут несовершенны. В усовершенствовании общественном все звания граждан, без исключения, должны участвовать» [Цит. по: 1. С. 120].

«Россыпь» высоко значимых идей в литературно-поэтическом наследии А. С. Пушкина можно продолжать, чтобы всё больше убеждаться в том, что «ни одно из таинств науки им не было забыто» (В. Ф. Одоевский). В публицистической статье «Путешествие из Москвы в Петербург» он размышляет об усовершенствовании путей сообщения, оценивает удобства путешествия по хорошему шоссе. Что касается простых просёлочных дорог, то «смышлёный» мужик, прежде чем строить новую дорогу, «пророет два параллельных рва для стечения дождевой воды» [см.: 8. Т. 6. С. 334]. Как видим, поэт не упускал из своего внимания и инженерно-технические вопросы.

Природа в лирике Пушкина

Почти в каждом поэтическом произведении А. С. Пушкина мы находим строки о природе и её физических состояниях: скажем, «Евгений Онегин» («Опрятней модного паркета блистает речка, льдом одета»); «Сказка о царе Салтане» («Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет»); «Полтава» («Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут»); «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…») и т. п. В лирике поэта мы встречаем и отзвуки космогонических теорий, гелиоцентрические представления Н. Коперника и Г. Галилея, идеи классической механики И. Ньютона, что свидетельствует о его интересе к науке о Вселенной. А если обратиться к стихотворению «Подражания Ньютону», написанному в 1824 г. в Михайловском, то при чтении этого религиозного источника поэт увидел явное противоречие с научными данными о движении небесных светил: «Земля недвижна – неба своды / Творец, поддержаны тобой, / Да не падут на суш и воды / И не подавят нас собой» [8. Т. 1. С. 249]. В конце мы читаем примечание: «Плохая физика: но зато какая смелая поэзия!» [там же. С. 252].

К этому циклу относится и стихотворение – эпиграмма «Движение»: «Движенья нет, сказал мудрец брадатый. / Другой смолчал и стал пред ним ходить. / Сильнее бы не мог он возразить; / Хвалили все ответ замысловатый. / Но, господа, забавный случай сей / Другой пример на память мне приводит: / Ведь каждый день пред нами солнце ходит, / Однако ж прав упрямый Галилей» [8. Т. 2. С. 67]. Строки Пушкина свидетельствуют о том, что проблему движения он рассматривал с широких философских позиций, проникая в сущность физического феномена. «…Несмотря на свой лаконизм, – писал М. П. Алексеев, – “Движение” Пушкина воспроизводит, в сущности, в характерных образах и примерах наиболее важные этапы развития науки от древней Греции до итальянского Возрождения, намечает будущую научную проблематику, ставит один из самых существенных вопросов гносеологии. Естественно при этом, что, задуманное как “эпиграмма”, как злободневный отклик на чтение современных ему русских книг, “Движение” выходит за пределы своего первоначального заданья и превращается в один из шедевров русской философской лирики» [1. С. 65].

Журнал «Современник» А. С. Пушкина

Широта интересов А. С. Пушкина и глубина понимания им роли науки в жизни общества ярко проявились в его журналистской деятельности. В 1836 г. Он основал журнал «Современник», где предполагал отвести достойное место популяризации естественно-математических и технических наук. Действительно, уже в первых номерах журнала были помещены статьи П. Б. Козловского (1783 – 1840) «Разбор парижского математического ежегодника за 1836 г.» и «О надежде». Во второй статье, посвящённой элементам теории вероятностей, автор доходчиво отвечал на вопрос, каким образом можно уберечься от «пагубных и горьких следствий обманчивых надежд» на выигрыш в той или иной азартной игре? Его ответ гласил: «Я другого не знаю, кроме распространения философской математики, называемой исчислением вероятностей или, по-моему, лучшее – наукой исчисления удобосбытностей». Статья Козловского «Краткое начертание теории паровых машин» вошла в 5-й том «Современника», но это уже после смерти поэта.

На страницах «Современника» вместе с поэзией читатель мог видеть алгебраические формулы, «треугольник Паскаля», графики функциональных зависимостей… Это свидетельствует о заботе Пушкина о журнале, о подлинном интересе к «точным» наукам и их приложениям к технике. И как замечал М. П. Алексеев, «это был не только интерес, но борьба за передовую науку в России, которую он вёл последовательно и с глубоким убеждением. Понятие «наука» … сливалось для Пушкина с более общим представлением «просвещения», в защиту которого он выступал сам и побуждал выступать своих друзей и сотрудников» [1. С. 157]. Таким образом, поэт чётко следовал своей литературно-художественной и научно-просветительской установке относительно содержания журнала: в нём будут помещаться «стихотворения всякого рода, повести, статьи о нравах… наконец, статьи, касающиеся вообще искусств и наук» [8. Т. 7. С. 319].

Пушкин о Ломоносове

В начале 20-х годов А. С. Пушкина заинтересовала жизнь и деятельность М. В. Ломоносова (1711 – 1765). Одна из причин этого – личная симпатия к творчеству поэта и учёного XVIII в. В Ломоносове Пушкин увидел великого человека: «Между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом» [8. Т. 6. С. 340]. Пушкин понимал, что Ломоносов больше, чем кто-либо другой способствовал созданию в России той духовно-нравственной среды, в атмосфере которой, формировались последующие поколения российских учёных. В его лице он видел прежде всего учёного: «Ломоносов… гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах…» [там же]. В другом месте Пушкин писал: «…Если мы станем исследовать жизнь Ломоносова, то найдём, что науки точные были всегда главным и любимым его занятием…» [там же. С. 12]. «С каким жаром говорит он о науках, о просвещении!» – не раз восклицал поэт в письмах к друзьям.

Оспаривая мнение французского историка Лемонте (1762 – 1826), ставившего в основную заслугу Ломоносова его литературные занятия, Пушкин писал: «Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенной силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения, жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник, и стихотворец, он всё испытал и всё проник…» [8. Т. 6. С. 12].

«…Души прекрасные порывы…»

Всякий раз, вспоминая А. С. Пушкина, мы произносим: «Пушкин жив, он современен». И мы видим в нём философа и историка, гуманиста и государственного деятеля. Действительно, в «лелеющей душу гуманности» (В. Г. Белинский) поэт усматривал основы общества. В своей заметке по поводу «Проекта вечного мира» (1821), написанной на французском языке, он выразил значимые и для нашего времени мысли: «…не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны…», «…конституции являются крупным шагом вперёд в человеческом сознании…», «…необходимо стремиться к сокращению численности войск…», «…общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала» и т. п. [см.: 8. Т. 6. С. 226]. Эти мысли о войне и мире были навеяны поэту социально-политическими событиями того времени, чтением сочинений французского просветителя и философа-гуманиста Ж. Ж. Руссо (1712 – 1778), жаркими спорами с кишинёвскими революционно настроенными друзьями, написанием оды о Наполеоне и т. п. В частности, опираясь на суждения Руссо, Пушкин в революционной ситуации 1821 г. усматривал возможность близкого осуществления принципов вечного мира.

Причём, в то время образованной европейской элите уже был знаком конкурс, объявленный в 1766 г. Французской Академией. Его темой была тема о вечном мире: «Представить выгоды мира, внушить отвращение к опустошениям войны и вызвать все нации к объединению для установления постоянного мира». Об этом проекте и многих подобных, «Пушкин и все лицеисты хорошо знали всё то, что об этой проблеме написано было первым и всеми любимым директором лицея – В. Ф. Малиновским. Ещё в 1803 г. Малиновский издал в Петербурге отдельной книгой своё «рассуждение о мире и войне» в двух частях, всецело проникнутое дыханием просветительского века» [см.: 2. С. 192].

Патриотические чувства лицеистов в 1812 г. выражены Пушкиным такими, в частности, строками: «Вы помните: текла за ратью рать, / Со старшими мы братьями прощались / И в сень наук с досадой возвращались, / Завидуя тому, кто умирать / Шёл мимо нас…» [8. Т. 2. С. 393].

Проблемы войны, мира и свободы поэт поднял до «значения большого философского обобщения» (М. П. Алексеев), заглянул в далёкое будущее, стал примером для последующих поколений. В стихотворении «Пушкинскому Дому» А. А. Блока (1880 – 1921) есть такие строки: «Пушкин! Тайную свободу / Пели мы вослед тебе! / Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе!» [5. Т. 3. С. 397]. Можно предположить, что если бы не ссылка в Михайловское, Пушкин мог бы оказаться 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади со своими друзьями. Правда, имеются суждения В. Я. Брюсова, характеризующие диалектику мышления поэта: «Однако в середине 20-х, ещё до событий 14 декабря, в политических воззрениях Пушкина совершился определённый переворот. Он разочаровался в своих революционных идеалах. На вопрос о свободе он начал смотреть не столько с политической, сколько с философской точки зрения. Он постепенно пришёл к убеждению, что гражданская свобода не может быть достигнута насильственным изменением политического строя, но будет следствием духовного воспитания человечества» [6. Т. VII. С. 48]. В этом нам видится образец высокого гуманизма поэта.

Заключение

А. С. Пушкин – слава и гордость России. Он пример как для своих современников, так и для нас, живущих в XXI веке. В последние годы своей жизни его мысли были устремлены в будущее страны. В стихотворении «Бородинская годовщина» (1831 г.) мы находим строки созвучные и нашему времени: «Сильна ли Русь? / Война и мор, / И бунт, и внешних бурь напор / Её, беснуясь, потрясали – / Смотрите ж: всё стоит она!» [8. Т. 2. С. 272 – 273]. И трудно не согласится со словами поэта: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно».

В поэме «Евгений Онегин» А. С. Пушкин дал точный образ итальянского композитора Дж. Россини (1792 – 1868): «…вечно тот же, вечно новый». Это в полной мере относится и к самому поэту, ибо его идеи стали ценностным базисом того, что мы сегодня называем традиции отечественной системы просвещения и образования, традициями гуманизма в России.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алексеев М. П. Пушкин и наука его времени: (Разыскания и этюды) // Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1972. С. 5 – 159.
2. Алексеев М. П. Пушкин и проблема «вечного мира» // Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1972. С. 160 – 207.
3. Белый Андрей. Лирика и эксперимент / Андрей Белый. Критика, эстетика, теория символизма: В 2-х т. – М.: Искусство. 1994.
4. Белый А. А. Критика огненного воображения // Гуманитарные исследования. Журнал фундаментальных и прикладных исследований. 2009. – № 4.
5. Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. – М.: Художественная литература, 1960.
6. Брюсов В. Я. Собрание сочинений: В 7 т. – М.: Художественная литература, 1975.
7. Волошинов А. В. Математика и искусство. – М.: Просвещение, 2000.
8. Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. – М.: Художественная литература, 1974 – 1978.
9. Фукс А. А. А. С. Пушкин в Казани // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т.– М.: Художественная литература, 1974.